Он стал колотить в закрытую дверь и колотил до тех пор, пока спящий конюх не всполошился и не впустил его, недовольно ворча. Впрочем, серебряная монета мигом его успокоила, а тот факт, что Лайам сам заседлал Даймонда, и вовсе привел конюха в отличное расположение духа.
Но сам Лайам по‑прежнему пребывал в ярости, и эта ярость толкнула его отправиться, несмотря на холод и дождь, в путешествие к дому Тарквина. Когда Лайам, нервно дрожа, сводил коня по узкой каменистой тропинке, далекие саузваркские колокола еле слышно известили его, что к полуночи добавились еще полчаса.
Море тяжело дышало во тьме, от дома волшебника исходил сноп золотистого света, и по воде тянулась к горизонту сияющая дорожка. Ярость Лайама понемногу утихла. Прибрежный песок пропитался дождем и был плотнее обычного. Но стоило лишь Лайаму войти в прихожую и сбросить промокший, липнущий к телу плащ, как он ощутил новый прилив гнева.
Фануил лежал все на том же столе, в той же позе. Он невозмутимо посмотрел на вошедшего Лайама.
«Я больше не буду делать этого, не спросив у тебя».
Мысль дракончика была, как всегда, лишена каких‑либо интонаций, однако звучала как извинение. Но Лайам извинений не принял.
– Да, черт подери, этого ты больше делать не будешь, маленький негодяй! И знаешь почему? Потому что иначе я брошу тебя здесь одного, и ты подохнешь с голоду – ясно?
Выкрикнув это, Лайам разом почувствовал себя лучше, и хотя он предпочел бы, чтобы недвижный, как камень, дракончик как‑нибудь отреагировал на его вспышку, в целом все было понятно и так. Последние остатки его гнева окончательно улетучились.
– Что, этот свет все время так и горит? – спросил Лайам после непродолжительного молчания.
«Мне важно было посмотреть твоими глазами. Теперь я знаю, что это – тот менестрель».
Вот оно что! Дракончик гнет свою линию. Что ж, Лайам ему не уступит!
– Значит, этот свет и вправду не гаснет? Интересно, откуда он льется? – и Лайам демонстративно огляделся вокруг.
«Я расскажу тебе о доме, когда ты будешь жить здесь. Когда ты выполнишь все условия сделки и станешь моим хозяином».
– И ты уберешься из моей головы, и научишь меня множеству вещей, о которых я даже и не мечтал, и все будет прекрасно, – устало произнес Лайам. – Давай не будем заводить эту песню сначала.
«Тебе не следует никуда ездить сегодня. Уже слишком поздно. Тебе нужно выспаться. У тебя много дел».
– Это не мой дом.
«Да, но сейчас это неважно. Тебе нужно прилечь».
Внезапно Лайам пришел в себя. Холод перестал терзать его тело, онемевшие пальцы и уши отогрелись, и Лайам почувствовал себя даже более бодрым, чем в театре – пару часов назад.
– Я останусь здесь, но сперва…
Он стремительно вышел из комнаты и направился к кухне. Дом вызывал странное чувство: он не казался пустым. Лайаму почудилось, что дом – живой и сейчас застыл в ожидании. Чего? Лайам прогнал эту мысль, вызвав вместо нее в сознании образ кувшина, чуть запотевшего и наполненного красным вином… Несколько мгновений Лайам старался не смотреть на кувшин, но долго не выдержал и сунул в него палец – оказалось, что там и вправду вино. И превосходное – судя по каплям, которые он слизнул с пальца. Покачав головой, Лайам вытеснил из сознания образ вина и вообразил кусок сырого мяса. От усилий он даже зажмурился, чувствуя себя несколько по‑дурацки.
Прихватив деревянную тарелку с мясом (тарелку ему предусмотрительно предоставила печь) и волшебный кувшин, Лайам вернулся в кабинет. Он поставил тарелку перед Фануилом, а сам уселся на полу, скрестив ноги.
– Давай ешь. Мне нужно, чтобы ты прояснил кое‑какие подробности, и потому тебе понадобятся все твои силы.