Налево
кренятся
по склону. На правом
крыле
встает три "К", три
черных
"К"
Ку-клукс-клана. А ветер
с другого бока налез, направо
качнул огульно и чернью
взметнулась
на левом крыле фашистская
загогулина. Секунда.
Рассмерчились бешено. И нет.
Исчезли,
в газ занавешены. На каждом аэро,
с каждого бока, как будто
искра
в газовый бак, два слова
взрывало сердца:
"Тревога! Враг!"
Аэробитва.
Не различить
горизонта слитого. Небо,
воздух,
вода
воедино! И в этой
синеве
последняя битва. Красных,
белых
- последний поединок. Невероятная битва!
Ни одного громыханийка!! Ни ядер,
ни пуль не вижу мимо я только
винтов
взбешенная механика, только
одни
лучи да химия. Гнались,
увлекались ловом, и вдруг
поворачивали
назад. Свисали руки,
а на лице
лиловом вылезшие
остекленелые глаза. Эскадрильи,
атакующие,
тучи рыли. Прожектор
глаз
открывает круглый и нету
никаких эскадрилий. Лишь падают
вниз
обломки и угли. Иногда,
невидимые,
башня с башнею сходились,
и тогда
громыхало одно это. По старинке
дрались
врукопашную два
в абордаже
воздушные дредноута. Один разбит,
и сразу
идиллия: беззащитных,
как щенят, в ангары
поломанные
дредноуты вводили, здесь же
в воздухе
клепая и чиня. Четырежды
ночью,
от звезд рябой, сменились
дней глади, но все
растет,
расширяется бой, звереет
со дня на день. В бою
умирали
пятые сутки. Враг
отошел на миг. А после
тысяча
ясно видимых и жутких машин
пошла напрямик. В атаку!
В лучи!!
Не свернули лета. В газ!!!
И газ не мутит. Неуязвимые,
прут без пилотов. Все
метут
на пути.
* * *
Гнут.
Командав нахмурился.
Кажется - крышка! Бросится наш,
винтами взмашет и падает
мухой,
сложивши крылышки. Нашим - плохо.
Отходят наши. Работа
чистая.
Сброшена тонна. Ни увечий,
ни боли,
ни раны... И город
сметен
без всякого стона тонной
удушливой
газовой дряни. Десятки
столиц
невидимый выел никого,
ничего не щадящий газ. К самой
к Москве
машины передовые прут,
как на парад,
как на показ... Уже
надеющихся
звали вралями. Но летчики,
долг выполняя свой, аэропланными
кольцами
спиралями сгрудились
по-над самой Москвой. Расплывшись
во все
небесное лоно, во весь
непреклонный
машинный дух, враг летел,
наступал неуклонно. Уже
в четырех километрах,
в двух... Вспыхивали
в черных рамках известия
неизбежной ясности. Радио
громко трубило:
- Революция в опасности! Скрежещущие звуки корежили
и спокойное лицо,это
завинчивала люки Москва
подвальных жильцов. Сверху
видно:
мура так толпятся;
а те в дирижаблях
да - на Урал. Прихватывают
жен и детей. Растут,
размножаются
в небесном ситце надвигающиеся
машины-горошины. Сейчас закидают!
Сейчас разразится! Сейчас
газобомбы
обрушатся брошенные. Ну что ж,
приготовимся
к смерти душной. Нам ли
клониться,
пощаду моля? Напрягшись
всей
силищей воздушной, примолкла
Советская Земля.
Победа.
И вдруг...
не верится!
будто
кто-то машины
вражьи
дернул разом. На удивленье
полувылезшим
нашим пилотам, те скривились
и грохнулись
наземь. Не смея радоваться
не подвох ли? снизились, может,
землею шествуют? моторы
затараторили,
заохали, ринулись
к месту происшествия. Снизились,
к земле приникли... В яме,
упавшими развороченной,обломки
алюминия,
никеля... Без подвохов.
Так. Точно. Летчики вылезли.
Лбы-складки. Тысяча вопросов.
Ответ
нем. И лишь
под утро
радио-разгадка: - Нью-Йорк.
Всем!
Всем!
Всем!
Радио.
Рабочих,
крестьян
и летные кадры приветствуют
летчики
первой эскадры. Пусть
разиллюминуют Москву
в миллион свечей. С этой минуты
навек минуют войны.
Мы
эскадра москвичей прорвались.