Я видел его прищуренные глаза. Похоже, догадался, что за доспехи на Мертце, но гордость не позволяет заявить об этом вслух. Страшится, что обвинят в трусости, даже не обвинят, а подумают… нет, даже могут подумать, и теперь из-за своих сраных комплексов рыцарства ведет неравный бой с… нерыцарем.
Что за дурь, подумал я злобно, эти рыцарские замашки, предрассудки, обеты, страхи, запреты, когда вторая сторона их не соблюдает?
Ланселот пятился, его сверкающий меч едва успевал парировать удары, что сыпались с разных сторон. Мертц наступал, наступал, наступал, Ланселот уже прижат спиной к толпе, где стою я…
Выхватив меч, я направил его острием в наступающего Мертца.
– Погоди, ублюдок, – сказал я громко. – Ты хотел выиграть по своим правилам?.. Но ты получишь мои!
В тронном зале все замерло. Я сам впервые увидел лезвие своего меча. Длинное, узкое, без всяких украшений и знаков на металле, оно холодно и ясно блистало, тонкое, с невероятно острой бритвенной кромкой, немыслимой и нелепой в мире, где рубят по толстому железу и лезвия мечей давно стали походить на лезвия топоров, а то и колунов.
Мертц посмотрел на мой меч, потом на меня, снова на меч. В прорези шлема что-то изменилось, но огромный рыцарь повел головой, увидел, как смотрит женщина в зеленом платье, от него пахнуло волной стыда и злости, он прорычал, как свирепеющий лев:
– А это еще что за тварь?
– Это тот, – сказал я громко, – кто поставит тебя на колени перед принцессой!
Он зарычал и бросился на меня с поднятым мечом. Я подставил свой, одновременно выставил щит, парировал, а когда Мертц сделал хороший замах, целясь в мою голову, я с силой пнул его ногой в бок.
Невиданный в рыцарском мире удар швырнул его навзничь. Тяжелые доспехи приковали к земле, он с трудом перевернулся, встал на четвереньки. Я подошел и саданул его сапогом в морду. Получилось не так хорошо, как хотелось, все-таки шлем с забралом, но, кажется, решетка прогнулась и вмялась ему в зубы. Я ударил еще раз, с удовольствием услышал хруст. Он упал на бок, перевернулся снова, опять встал на четвереньки, я пару раз ударил в живот, но там прочный панцирь, снова погнал его пинками, стараясь бить в голову.
Он поднимался на четвереньки, я ударом кованого сапога сбивал на пол, опрокидывал. Он поднимался снова, а я снова бил в эту звериную морду, закрытую шлемом. Оттуда кровь уже не капала, а плескала струями.
Когда он упал и остался лежать, растопырив руки, я спохватился, отступил, крикнул:
– Вставай, трус!.. Надеешься отлежаться?
В зале нарастал ропот. Я не знал, на кого он направлен, злость ходила во мне кровавыми волнами, я ненавидел их всех, а особенно эту сволочь со львами на щите.
Мертц поднялся, весь в кровавой слизи. Я принял тяжелый прямой удар меча на щит, с удовольствием отметил, что там ни царапины, а глаза в прорези шлема испуганно расширились. Я начал наносить удары сам, это получается неплохо, все эти рассказы о рыцарском умении преувеличены, я же гоню этого красавца спиной вперед, он отступает, это видят все, видят, как их лучший боец отступает, видят, что люди Ланселота явно сильнее…
Ланселот рвался из рук Бернарда и Сигизмунда. Я понял, что он стремится сам закончить схватку, а чем она закончится – ясно, сделал выпад, отбил меч, щитом грохнул Мертца по голове. Он зашатался и рухнул во весь рост навзничь. Я приставил острие меча к его смятому и залитому кровью забралу.
– Сдавайся! – сказал я громко.
Он поколебался, потом я увидел, что его губы шевельнулись.
– Что? – сказал я еще громче. – Ты преклонишь колени перед принцессой?
Тишина стояла гробовая. Даже Ланселот перестал вырываться, звеня железом. Мертц что-то прошептал. Я не расслышал, злость все еще кипела во мне, стучала в виски.
– Ах так, – сказал я, – но я тебя все равно поставлю на колени!
Весь двор ахнул, когда я занес меч. Лезвие со свистом прорезало воздух. Удар я ощутил, когда меч, перерубив ноги Мертца в коленях, ударился о каменную плиту.
Еще вне себя от злости, я ухватил Мертца одной рукой за металлический ворот, поднял и поставил на кровоточащие обрубки. Лица у всех стали белыми, даже Бернард и Сигизмунд смотрели на меня со страхом и отвращением. Ланселот молчал, не двигался, взгляд его был тяжел.
Я встряхнул Мертца, тот от шока и боли почти не понимал, что с ним происходит и почему это непробиваемые доспехи, скованные гномами, вдруг оказались не прочнее кленовых листьев.
– Добром или силой, – крикнул я, – но люди королевства Зорр делают то, что обещали!
Я отпустил Мертца, отступил на шаг, а меч небрежно сунул в ножны. Почему-то был уверен, что больше никто не посмеет загородить нам дорогу. Мертц некоторое время стоял на обрубках, под ним натекла огромная красная лужа, потом рухнул навзничь.
Зингильда завизжала пронзительно и страшно. Лицо ее перекосилось злобой и яростью. Она бросилась вперед, с силой толкнула Шартрезу, та оступилась и упала на спину. Одной рукой Зингильда ухватила Азалинду за ее золотые волосы, свирепо дернула, а в другой руке появился кинжал. Оттягивая голову Азалинды, она замахнулась острым лезвием над ее белым нежным горлом.
Ланселот отшвырнул Бернарда и Сигизмунда, но застыл от страшного крика Зингильды:
– Еще шаг – и я перережу ей горло!
Все застыли, боясь дохнуть. Ланселот схватил арбалет, прицелился. Зингильда издевательски захохотала:
– Сэр рыцарь!.. Вы никогда не выстрелите в женщину! А я получу корону!
Ланселот скрипнул зубами, арбалет в его руках начал опускаться. Я быстро взял у него из рук арбалет. Ланселот так опешил, что сразу выпустил его из рук.
Я приложил к плечу отполированный приклад. Зингильда презрительно усмехнулась. Я сказал громко:
– Я уважаю женщин и считаю, что миледи Зингильда абсолютно права: женщины ни в чем не уступают мужчинам. Я выстрелю, если сейчас же не бросите нож!
Она выкрикнула победно:
– Вы не посмеете!
Я нажал на спусковой крюк. В плечо толкнуло. Стальная тетива со страшной силой выбросила стальной болт. Стрела ударила Зингильду в руку возле плеча и пришпилила к стене. Нож выпал из ослабевших пальцев.
Она вскрикнула, дернулась, расширенными глазами посмотрела на свою руку, на меня, снова на руку, где зеленая ткань рукава сразу начала окрашиваться кровью. Асмер первым оказался возле Азалинды, Бернард набросил ей на плечи плащ, вместе увели.
Я передал арбалет Ланселоту. Зингильда смотрела на меня расширенными от ужаса глазами, завизжала. Я выждал, когда она остановится, чтобы набрать в грудь воздуха, развел руками:
– Миледи, права влекут за собой и равные с правами обязанности, увы… Не знали?
Ланселот, ругаясь как грузчик и бормоча извинения, выдрал болт из стены, ухватил обеими руками нежную руку, все еще пробитую стрелой насквозь, закричал:
– Асмер, Бернард!.. Скорее принесите что-нибудь перевязать!.. Миледи Зингильда ранена!
Я указал на него Зингильде:
– Вот видите, как он вас оскорбляет? Все еще не считает вас человеком! А вот я вас уважаю. И считаю, что к вам надо относиться, как вы и хотели, на равных… Хотите, дорежу, как сейчас вон добивают вашего… словом, вашего?
Сигизмунд смотрел на меня распахнутыми глазами, дрожал, как щенок на холодном ветру. В честных глазах была мука, чувствовал, что его сюзерен вроде бы прав, но это все так дико… Зато Асмер ядовито поинтересовался:
– Дик, а ты знаешь, что ты настоящее чудовище?
Я удивился:
– Я? Спросите Зингильду. Она вам всем скажет, что я совершенно прав. И я ей, со своим отношением к женщине, нравлюсь гораздо больше.
Зингильда посмотрела на меня с ненавистью. На ее руку навернули столько повязок, словно под чистые тряпицы подложили подушки. Лицо ее побледнело и вытянулось, а в глазах поселился страх, которого раньше не было и в помине.
Бернард посмотрел на меня со смесью отвращения и удивления.
– Как ты можешь… так?
Я предложил:
– А ты в самом деле спроси Зингильду. Спроси!
Зингильда метнула в нашу сторону огненный взгляд, в котором растерянности и смятения было больше, чем прежней властности, отвернулась и больше не смотрела сюда. То-то, голубушка, подумал я мстительно. А то все вы хотите, чтобы права были, как у королей, а ответственности, как у, ах слабых и нежных, всего лишь женщин?..
Шартреза уже поднялась, пришла в себя, поговорила с Шарлегайлом, ее коричневые глаза отыскали меня.
– Дик, – сказала она с упреком, – у тебя совсем нет уважения… к ценности человеческой жизни!
– Знаю, – согласился я.
– Из какого мира ты пришел?..
– Из мира, – ответил я, – где очень много говорят о сверхценности человеческой жизни.
Зингильде набросили на плечи роскошный плащ, Беольдр, дотоле от гнева безмолвствовавший, опомнился, обнял ее за плечи и повел к зияющему выходу. Во мне все еще кипела ярость, я не забыл, как она оскорбила принцессу, которой я дал обет служить верно и преданно… и хрен с ним, что потом этот обет мне вернули, я все равно за принцессу любому разорву пасть… или любой зеленой крокодиле, пусть даже красивой.