– Жюстен очень набожный мальчик, он ни разу нам не соврал, – рассказывала Мегрэ сестра монахиня, ведавшая ризницей. – Случалось, он не приходил на мессу… Он мог бы
сказать, что был болен… Ом же откровенно признавался, что у него не хватило духа подняться спозаранку в такой холод или что ему приснился плохой сон и он не выспался…
А священник, только что отслуживший обедню, посмотрел на комиссара своими светлыми стеклянными глазами святого:
– Почему вы думаете, что мальчик выдумал всю эту историю?
…Теперь Мегрэ знал, какие события разыгрались накануне в ризнице. Жюстен, стуча зубами, исчерпав все доводы, был в нервном припадке… Но запаздывать с обедней нельзя, и
сестра монахиня из ризницы, предупредив старшую, заменила Жюстена.
И только минут через десять старшая сестра догадалась позвонить в полицию.
Конечно, надо было бы сразу же приехать в церковь, ибо все почувствовали – что то произошло. Но дежурный сержант ничего не мог понять.
– Какая старшая сестра? Старшая над чем?
Тихо и неторопливо – как говорят в монастырях – ему снова сказали, что на улице Святой Катерины совершено преступление. Однако прибывшие агенты ничего не нашли – ни
жертвы, ни преступника…
В половине девятого утра Жюстен, будто ничего и не случилось, пришел, как обычно, в школу, а уже в половине десятого в класс ввалился приземистый, кряжистый человек, по
виду боксер. Это был инспектор Бессон, известный своей грубостью.
Бедный мальчуган! Добрых два часа его допрашивали в мрачном здании комиссариата, где невозможно было продохнуть от табачного дыма – вытяжка почему то не действовала.
Причем допрашивали его не как свидетеля, а как обвиняемого.
Все три инспектора – Бессон, Тиберж и Валлен – по очереди старались засадить его под арест, пытаясь добиться хоть каких то расхождений в его свидетельских показаниях. В
довершение всего за сыном явилась мать. Она сидела в приемной вся в слезах и, всхлипывая, повторяла без конца:
– Мы честные люди и никогда не имели дела с полицией.
Мегрэ, проработавший почти всю ночь, приехал в комиссариат только к одиннадцати.
– Что здесь творится? – спросил он, увидя голенастого, нахохлившегося Жюстена.
Он не плакал, только лихорадочно поводил глазами.
– Парень хочет оставить нас в дураках. Издевается над нами. Настаивает, будто видел на улице труп и даже убийцу, убежавшего при его приближении. Однако четыре минуты
спустя по той же улице прошел трамваи, и кондуктор ничего не заметил…
На улице полнейший порядок и никто ничего не слыхал… Наконец, когда через четверть часа на место происшествия прибыла полиция, оповещенная какой то сестрой, на тротуаре
ничего не было – ни единого пятнышка крови…
– Зайдите ко мне в кабинет, дружок. И Мегрэ оказался первым в тот день, кто не назвал Жюстена на «ты». Первым он обошелся с ним не как с фантазером и упрямцем, а как с
маленьким мужчиной, Он заставил его пересказать всю историю и держался спокойно, просто, не перебивая рассказа и не делая замечаний.
– Вы будете по прежнему прислуживать в церкви?
– Нет. Больше я не буду туда ходить. Очень уж страшно…
А ведь это, право, была большая жертва. Конечно, мальчуган был набожен. И он вкушал поэзию первой мессы в таинственной тишине храма. Но, кроме того, за каждую обедню ему
платили, – правда, пустяки, но вполне достаточно, чтобы скопить немного денег. Ведь ему так хотелось иметь велосипед, а родители не могли сделать такой роскошный
подарок.
– Я попросил бы вас еще разок сходить туда завтра утром.