Во первых, мальчик шел по самому краю тротуара – боялся, как бы кто нибудь не выскочил из темного угла. Во
вторых, проходя по площади, он обходил стороной деревья: ведь за их стволами мог прятаться человек…
В общем, мальчишка трусом не был – недаром вот уже две зимы он каждое утро совсем один, в любую погоду – сквозь густой туман или во мраке безлунной ночи, – бежал по той
же самой безлюдной дороге.
– Когда дойдем до середины улицы Святой Катерины, вы услышите второй удар колокола в приходской церкви.
– Когда проходит первый трамвай?
– В шесть часов. Видел его всего два три раза, когда опаздывал. Один раз будильник не прозвенел. Ну, а еще раз потому, что опять заснул. Теперь то я сразу вскакиваю, как
только он зазвенит.
Худенькое бледное лицо под моросящим ночным дождем, вдумчивый и чуть чуть тревожный взгляд.
– С хором покончено… Сегодня я иду туда только по вашей просьбе…
Они свернули налево и направились по улице Святой Катерины, где, как и на всех улицах квартала, через каждые пятьдесят метров высился одинокий фонарь. Возле каждого
фонаря поблескивала лужа. И мальчик бессознательно шагал прямо по лужам – должно быть, так было безопаснее. Из казармы то и дело доносился глухой шум. Кое где
засветились окна. Порой какой нибудь прохожий торопливо переходил улицу: видно, спешил на работу.
– Когда вы подошли к углу улицы, вы ничего не заметили?
В показаниях мальчишки это было самое уязвимое место: ведь улица Святой Катерины была прямой, пустынной, фонари тянулись, как по веревке, и разгоняли предутренний
сумрак. Сразу можно было заметить – хоть за сто метров – двух людей, затеявших драку.
– Может, я и не смотрел вперед. Наверно, разговаривал сам с собой. Так со мной случается… Утром иду и потихоньку разговариваю сам с собой… Я собирался кое что попросить
у матери потом, дома, ну и… повторял то, что хотел ей сказать…
– А что же вы хотели попросить?
– Знаете, я давно мечтаю о велосипеде… Уже триста франков скопил на мессах…
Странно, но Мегрэ вдруг показалось, что мальчик старается идти подальше от домов – он даже сошел на мостовую, а потом снова зашагал по тротуару.
– Вот здесь… смотрите… А вот и второй удар колокола в приходской церкви…
И Мегрэ, не боясь показаться смешным, попытался понять и проникнуть в тот мир, которым каждое утро жил Жюстен.
– Наверно, я поднял голову. Знаете, так бывает, когда бежишь, не глядя перед собой, и вдруг упрешься в стену… Все произошло как раз на этом месте… Вот здесь… – показал
он на тротуар. – Сначала я увидел человека – он лежал, вытянувшись во весь рост, и показался мне таким громадным, что я готов поклясться – он занимал весь тротуар.
Жюстен, конечно, ошибся – ведь тротуар был по крайней мере в два с половиной метра шириной.
– Точно не знаю, что я сделал… Должно быть, отскочил в сторону… Но сразу не убежал. Знаете отчего? Я увидел, что у него в груди торчит нож со здоровенной рукояткой из
темной кости. Я ее заметил, потому что у дяди Анри почти такой же нож и он говорит, что рукоятка сделана из оленьего рога. Наверняка этот человек был уже мертв…
– Почему вы так думаете?
– Не знаю. У него был вид мертвеца.
– Глаза были закрыты?
– Глаз я не заметил. Ей богу, больше я ничего не знаю… Но такое было у меня чувство, что он мертв… Правда, это быстро прошло, как я вам уже сказал вчера в вашем
комиссариате. Вчера меня заставляли повторять одно и то же столько раз, что я больше ни слова не скажу.