В ваш осажденный город – согласитесь, это очевидно, сударь, – меня привел воинский долг, и я горько упрекаю себя за то, что позволил моему слуге последовать за мной. Этот славный малый всегда старался избежать драки, но, когда ему пришлось по моему поручению отправиться в Лондон к лорду Винтеру с письмом, в котором я и мои друзья предупреждали его о грозящей Бэкингему опасности, он честно выполнил свой долг. И не его вина, что лорду Винтеру, увы, не удалось уберечь герцога от кинжала. Отвечать должен хозяин, а не слуга. Если вы не внемлете голосу милосердия, я буду умирать с чувством вины за Планше.
Англичанин одобрительно кивнул головой.
– Это хорошо сказано, сэр! Что вы думаете на этот счет? – повернулся он к коменданту.
Тот, казалось, колебался, не зная, на что решиться. Наконец комендант подошел к д’Артаньяну.
– Вы благородный противник, я признаю это, – произнес он. – Расскажите мне о себе, объясните, как могло случиться, что ваш слуга был посланником в таком деле. Откуда вы и ваши друзья узнали о грозящей герцогу опасности. Может быть, вы назовете нам и убийцу герцога? Даю вам слово дворянина, что, если вы будете со мной откровенны – вашему слуге ничто не грозит.
Некоторое время мушкетер молчал, обдумывая предложение коменданта. Д’Артаньян не имел права распоряжаться тайной королевы – читатель уже, несомненно, успел составить мнение о свойствах личности гасконца, чтобы сомневаться в том, что он скорее дал бы изрубить себя на куски, чем скомпрометировал королеву. Ему также не хотелось никого посвящать в личные дела Атоса и Арамиса, но ставкой служила жизнь славного Планше…
Мушкетер пришел к выводу, что может рассказать об известных читателю приключениях, опустив некоторые подробности и умолчав о том, о чем следовало умолчать. Поздравив себя с этим решением, он с редким хладнокровием, принимая во внимание, что виселица уже отбрасывала на него свою тень, сообщил вполне достаточно для того, чтобы комендант Ла-Рошели мог считать себя удовлетворенным.
– Мне жаль отправлять вас на виселицу, – задумчиво промолвил комендант, когда гасконец закончил свой правдивый рассказ.
– Мы не причиним вреда этому малому, вашему слуге, – заявил Джейкобсон. – А что вы скажете про капитана?
– Капитан – обычный фламандский моряк. Я уверен в его честности, – заявил д’Артаньян и осекся на полуслове, сообразив, что этого говорить вовсе не следовало.
Комендант желчно рассмеялся.
– Добрый рыбак по своей воле взял курс прямехонько на осажденную Ла-Рошель, а придя в порт назначения, объявил, что шел в Испанию и во всем виноват шторм!
– Но ведь он мог в действительности направляться в Сантандер? – неуверенно спросил Джейкобсон.
– Помолчите уж, Гарри. Занимайтесь лучше мушкетами и алебардами – там у вас прекрасно получается. Не забывайте, что у этого доброго фламандского рыбака на борту находился этот господин. И ему-то уж никак не надо было в Испанию. Или вы готовы думать, что могущество Ришелье простирается так далеко, что он уже повелевает морскими стихиями?
– Да, в самом деле… Хотя, черт побери, после известия о гибели его светлости я готов поверить во всемогущество этого человека!
– Ладно, хватит разговоров! Эй, кто там, позовите конвой! Господин де Кастельмор, завтра на рассвете вам будет вынесен приговор военного суда. Смертный приговор.
Когда д’Артаньян выходил из кабинета коменданта в сопровождении стражников, до его слуха долетали слова англичанина:
– Жаль молодца, goddamn…
«Черт бы побрал тебя вместе с твоей тарабарщиной», – подумал в ответ наш мушкетер.
В передней томился под сенью алебард и протазанов славный Планше. При виде хозяина, конвоируемого вооруженными до зубов ларошельцами, силы покинули его. Планше побледнел, издал слабый стон и осел на пол.
– Не бойся, Планше.