Вставив ноготь между передними зубами, он извлек оттуда застрявший кусочек пищи и повернулся к Джинни.
— Ела уже? — спросил он.
— Что?
— Завтракала, говорю?
Джинни покачала головой.
— Дома поем. Мама всегда готовит завтрак к моему приходу.
— У меня в комнате половинка сандвича с курицей. Хочешь? Я его не надкусывал и ничего такого.
— Нет, спасибо. Правда не хочу.
— Ты же только что с тенниса, черт дери. Неужели не проголодалась?
— Не в том дело, — ответила Джинни и снова скрестила ноги. — Просто мама всегда готовит завтрак к моему приходу. Если я не стану есть, она разозлится, вот я про что.
Брат Селины, видимо, удовлетворился этим объяснением. Во всяком случае, он кивнул и стал смотреть в сторону. Но вдруг снова обернулся:
— Стаканчик молока, а?
— Нет, не надо… А вообще-то спасибо вам.
Он рассеянно наклонился и почесал голую лодыжку.
— Как звать того парня, за кого она выходит? — спросил он.
— Это вы про Джоан? — сказала Джинни. — Дик Хефнер.
Селинин брат молча чесал лодыжку.
— Он военный моряк, капитан-лейтенант.
— Фу-ты, ну-ты!
Джинни фыркнула. Он расчесывал лодыжку, покуда она не покраснела, потом принялся расковыривать какую-то царапину, и Джинни отвела взгляд.
— А откуда вы знаете Джоан? — спросила она. — Я вас ни разу не видела ни у нас дома, ни вообще.
— Сроду не был в вашем дурацком доме.
Джинни выжидательно помолчала, но продолжения не последовало.
— А где же вы тогда с ней познакомились?
— … вечеринка.
— На вечеринке? А когда?
— Да не знаю. Рождество, в сорок втором.
Из нагрудного кармана пижамы он вытащил двумя пальцами сигарету, такую измятую, будто он на ней спал.
— Брось-ка мне спички, а? — попросил он.
Джинни взяла коробок со столика у дивана и протянула Селининому брату. Он закурил сигарету, так и не распрямив ее, потом сунул обгоревшую спичку в коробок. Запрокинув голову, он медленно выпустил изо рта целое облако дыма и стал втягивать его носом. Так он и курил, делая «французские затяжки» одну за другой. Видимо, то была не салонная бравада, а просто демонстрация личного достижения молодого человека, который, к примеру, время от времени, может быть, даже пробовал бриться левой рукой.
— А почему Джоан воображала? — поинтересовалась Джинни.
— Почему? Да потому, что воображала. Откуда мне, к чертям, знать — почему?
— Да, но я хочу сказать — почему вы так говорите?
Он устало повернулся к ней.
— Послушай. Я написал ей восемь писем, черт дери.Восемь. И онани на одно не ответила.
Джинни помолчала.
— Ну, может, она была занята.
— Хм. Занята. Трудится, не покладая рук, черт подери.
— Вам непременно надо все время чертыхаться?
— Вот именно, черт подери.
Джинни снова фыркнула.
— А вообще-то вы давно ее знаете? — спросила она.
— Довольно давно.
— Я хочу сказать — вы ей звонили хоть раз или еще там что? Я говорю — звонили вы ей?
— Не-а…
— Вот это да! Так если вы ей никогда не звонили, и вообще…
— Не мог, к чертям собачьим.
— Почему? — удивилась Джинни.
— Не был тогда в Нью-Йорке.
— Да? А где же вы были?
— Я? В Огайо.
— А, вы были в колледже?
— Не, ушел.
— А, так вы были в армии?
— Не…
Рукой, в которой была зажата сигарета, Селинин брат похлопал себя по левой стороне груди.
— Моторчик, — бросил он.
— Вы хотите сказать — сердце? А что у вас с сердцем?
— А черт его знает. В детстве был ревматизм. Жуткая боль…
— Так вам, наверно, курить не надо? То есть, наверно, совсем курить нельзя, и вообще? Врач говорил моей…
— Ха, они наговорят!
Джинни ненадолго умолкла. Очень ненадолго. Потом спросила:
— А что вы делали в Огайо?
— Я? Работал на этом проклятом авиационном заводе.
— Да? — сказала Джинни. — Ну и как вам, понравилось?
— «Ну и как вам понравилось?» — передразнил он с гримасой. — Я был в восторге. Простообожаю самолеты.