На лице — двухдневная щетина, редкая и белесая. Вообще с виду — лопух.
— А как же вы порезались? — спросила Джинни.
Опустив голову и раскрыв вялый рот, он внимательно разглядывал пораненный палец.
— Чего? — переспросил он.
— Как вы порезались?
— А черт его знает, — сказал он, и самый тон его означал, что ответить на этот вопрос сколько-нибудь вразумительно нет никакой возможности. — Искал что-то в этой дурацкой мусорной корзинке, а там лезвий полно.
— Вы брат Селины? — спросила Джинни.
— Угу. Черт, я истекаю кровью. Не уходи. Как бы не потребовалось какое-нибудь там дурацкое переливание крови.
— А вы его чем-нибудь залепили?
Селинин брат слегка отвел руку от груди и приоткрыл ранку, чтобы показать ее Джинни.
— Да нет, просто приложил кусочек вот этой дурацкой туалетной бумаги, — сказала он. — Останавливает кровь. Как при бритье, когда порежешься. — Он снова взглянул на Джинни. — А ты кто? — спросил он. — Подруга нашей поганки?
— Мы с ней из одного класса.
— Да?.. А звать как?
— Вирджиния Мэннокс.
— Ты — Джинни? — спросил он и подозрительно глянул на нее сквозь очки. — Джинни Мэннокс?
— Да, — сказала Джинни и выпрямила ноги.
Селинин брат снова уставился на свой палец — для него это явно был самым важный, единственно достойный внимания объект во всей комнате.
— Я знаю твою сестру, — проговорил он бесстрастно. — Воображала паршивая.
Спина у Джинни выгнулась:
— Кто-кто?
— Ты слышала кто.
— Вовсе она не воображала!
— Ну да, не воображала. Еще какая, черт подери.
— Никакая она не воображала!
— Еще какая, черт дери! Принцесса паршивая. Принцесса Воображала.
Джинни все смотрела на него — он приподнял туалетную бумагу, накрученную в несколько слоев на палец, и заглянул под нее.
— Да вы моей сестры вовсе не знаете!
— Ну да, не знаю, прямо…
— А как ее звать? Как ее имя? — настойчиво допытывалась Джинни.
— Джоан. Джоан-Воображала.
Джинни промолчала.
— А какая она из себя? — спросила она вдруг.
Ответа не последовало.
— Ну, какая она из себя? — повторила Джинни.
— Да будь она хоть вполовину такая хорошенькая, как онавоображает , можно было б считать, что ей чертовски повезло, — сказал Селинин брат.
Ответ довольно занятный, решила про себя Джинни.
— А она о вас никогда не упоминала.
— Я убит. Убит на месте.
— Кстати, она помолвлена, — сказала Джинни, наблюдавшая за ним. — В будущем месяце выходит замуж.
— За кого? — Он вскинул глаза.
Джинни не преминула этим воспользоваться.
— А вы его все равно не знаете.
Он снова принялся накручивать бумажку на палец.
— Мне его жаль, — объявил он.
Джинни фыркнула.
— Кровища хлещет как сумасшедшая. Ты как считаешь — может, смазать чем-нибудь? А вот чем? Меркурохром годится?
— Лучше йодом, — сказала Джинни. Потом, решив, что слова ее прозвучали недостаточно профессионально и веско, добавила:
— Меркурохром тут вовсе не поможет.
— А почему? Чем он плох?
— Просто он в таких случаях не годится, вот и все. Йодом нужно.
Он взглянул на Джинни.
— Ну да еще, он щиплет здорово, скажешь, нет? Щиплет как черт, что — неправда?
— Ну, щиплет, — согласилась Джинни. — Но вы от этого не умрете, и вообще.
Видимо, нисколько не обидевшись на Джинни за ее тон, он снова уставился на свой палец.
— Не люблю, когда щиплет, — признался он.
— Никто не любит.
— Угу. — Он кивнул.
Некоторое время Джинни молча наблюдала за его действиями.
— Хватит ковырять, — сказала она вдруг.
Селинин брат, словно его током ударило, отдернул здоровую руку. Он чуть выпрямился, вернее стал чуть меньше горбиться, и принялся разглядывать что-то на другом конце комнаты. Мятое лицо его приняло сонное выражение.