— Что это значит? — спросили его.
— Это наши ложки, — ответил солдат. — У каждого дивизиона свои ложки. Не дай бог потеряешь.
— Что за пальба была наверху?
— Там десантники живут. Говорят, дух застрелился.
— А как тут вообще?
— Жопа. Вечером сами увидите.
К вечеру нас раскидали по дивизионам, но мы ничего особенного не увидели. К нам еще приглядывались.
Я оказался в третьем минометном. Из моей партии сюда попал еще один сержант. Здесь было много дедов, несколько черпаков, много молодых и ни одного духа. Я оценил соотношение сил призывов как почти равное, но уж больно подавленно глядели молодые.
Это настораживало. Среди дедов я заметил троих по-настоящему здоровых парней, а у черпаков вообще одного. Дивизион был в целом низкорослым, я со своими 183 сантиметрами неплохо смотрелся на его фоне. Мой водитель Кононенко по прозвищу Кузнечик оказался еще чуть выше и чуть шире. Но его запросто шпыняли мелкотравчатые деды, и он подчинялся безропотно. Серым кардиналом дивизиона был здоровенный, почти на голову выше меня, дед-каптерщик с литовской фамлией (по кличке, разумеется, Сабонис). Против Сабониса я бы не выстоял, но остальным пришлось бы попотеть, выйдя со мной один на один. Тем не менее, они тут всех затоптали. Они редко действовали в одиночку. Даже живой кошмар дивизиона, неуправляемый казах Орынбасар Кортабаевич Арынов, не рыпался против меня без поддержки, хоть у него и был разряд по вольной борьбе. Всегда кто-то околачивался рядом, готовый Арынова спасать. Многих дедов от него просто мутило, но они беззастенчиво использовали "Алика" как пугало.
Очередным потрясением стало то, что бригада по команде "отбой" и не думала "отбиваться" — хотя дежурный офицер сидел здесь же, за пультом оповещения в торце казармы. Бригада включила телевизор и начала бродить туда-сюда, занимаясь своими делами. Где-то кого-то немножко пинали ногами, чтобы шевелился быстрее.
Я, как сумел, познакомился с народом. Мне сразу понравились местные черпаки, особенно Тхя, Голиней, вычислитель Саня Вдовин (тогда еще младший сержант, разжалуют его позже) и мой замкомбат Болмат. Они были спокойны, доброжелательны и не качали права. Спокойно, доброжелательно и не качая права, они разъяснили мне обстановку в бригаде и расстановку сил в дивизионе. Как сейчас говорится — "ничего личного". Тхя не скрывал, что его от здешних порядков тошнит, Вдовину было все по фигу, Голиней с Болматом хоть и встроились в систему, но, как мне показалось, без энтузиазма.
Я понял, что еще не разучился удивляться.
Общение со своим призывом не удивило — расстроило. Ребята они были неплохие, но их давно согнули в три погибели. Опереться на Карнаухова, сержанта, пришедшего со мной, я и не думал — это было существо в два раза добрее и незлобивее меня.
Ночь прошла относительно спокойно. С утра — началось.
На новоприбывших срывались мгновенно, все и по малейшему поводу: хватало нескромного взгляда, я уж молчу про расстегнутый крючок на воротнике. Из какого ты дивизиона, никто не смотрел. Все лупили всех. Кто-то пробовал отбиваться, тогда набегала толпа и тащила его в умывальник — учить жизни подальше от посторонних глаз. Кто-то пробовал вступиться — набегала толпа вдвое больше. А молодые из местных говорили: не выпендривайтесь, только хуже будет, мы же не выпендриваемся…
Я мог бы сейчас развернуто, на целую главу, составить руководство по грамотной организации дедовщины, но вижу: хоть почти двадцать лет прошло, а сил не хватает. Задыхаюсь от злости. Оставлю опыт при себе. Запомните главное: дедовщина это не "когда бьют", а когда создана атмосфера полной безнадеги, в которой каждый за себя и никто тебе не поможет. Главное — расколоть молодой призыв, и дело в шляпе. Если даже один-двое выбьют себе особые условия, это ничего не изменит в целом. Так вышли в люди до срока мои друзья по ББМ Ракша и Михайлов, но на общий уровень зверства в своих дивизионах, первом и втором, они повлиять не могли. Переживали молча. Я тоже потом буду молча переживать.
Задача дедовщины проста: заставить младшие призывы делать все за старших. Любую работу, не относящуюся к боевой, от застилания постелей до чистки сапог и рытья канав. Дополнительно младшие должны угождать старшим, исполняя любую их прихоть. Ну и отдавать им деньги, разумеется. Чтобы младшие крепче помнили свое место, на них накладывается множество унизительных ограничений по внешнему виду и личным вещам, а личного времени у них просто нет. И все — система становится устойчивой. Лишь бы каждый дед готов был в любую секунду ее поддержать, хотя бы молчаливым согласием. Молчаливое согласие дорогого стоит.
Особенно — молчаливое согласие офицеров. Ах, тебя заставили сделать то-то и то-то? Ну, мы тебя накажем, чтобы в следующий раз не заставили. Сам виноват, что слушаешься дедов…
Через несколько дней ко мне подошел один сержант из моей партии и с непонятной обидой в голосе сказал:
— Вот, ты в поезде говорил, нас много, отобьемся…
— Где ты был вчера, когда меня тут, прямо на этом месте, били?! — зарычал я. — Когда пытались мне крючок сквозь горло застегнуть? Тебя не было. Никого не было. Ни одна гнида не подошла. Так запомни: я здесь выживу, а ты — сдохнешь!
Он ушел, чуть не плача. Ничего, не сдох.
И я выжил. Из нашей партии, насколько помню, никто даже не пытался дезертировать. Солдаты бегали, сержанты нет.
…В первый день мы с Тхя отправились бетонировать площадку под караульную вышку.
— А ты молодец, — сказал Тхя. — Работы не боишься.
Я пожал плечами. Чего ее бояться, работы. Я боюсь, когда людей вокруг избивают ни за что, а те не сопротивляются.
— Что все это значит? — спросил я. — Почему такой ужас? Не верю, что никто не пытался офицерам настучать.
— Командир бригады скоро уходит на повышение, — объяснил Тхя. — Значит, у нас не может быть ЧП в принципе. Что бы ни случилось в ББМ — этого не было. Стучали уже не раз. Бессмысленно. ББМ удивительная часть, я думаю, ты больше нигде такой не увидишь: стукача здесь считают не подлецом, а просто идиотом! На него даже не очень сердятся — чего взять с дурака? Все равно никого на "губу" не посадят, это ведь испортит наши показатели.
И мы продолжили заниматься важным делом — готовить площадку под караульную вышку для бригады, в которой нет караула. Здесь тебе могли дать автомат, но ни за что не дали бы патронов. Позже воспоминание об этом казусе очень развеселит, когда в мои руки попадет десяток атомных мин…
На следующий день я увидел нечто вообще из ряда вон выходящее: Арынов свалил наземь черпака и топтал его ногами. Черпак выл и жаловался, но не пытался сопротивляться.
Я мог бы растащить эту мелкоту за шкирки. Но рядом стояли еще двое, оба меня покрепче, и наблюдали за экзекуцией. Они не вмешались даже когда у черпака на губах появилась кровь. И я убеждал себя: вероятно, бьют за дело, он в чем-то серьезно провинился. Сейчас влезу в драку, огребу по первое число, да еще и дураком окажусь полным, да в казарме потом снова отметелят за нападение на деда — оно мне надо?
Не помню, в чем провинился черпак, то ли водки не принес из самоволки, то ли денег в долг не дал. Я многое забыл из того времени. Своих проблем хватало — в бригаде узнали, что я москвич. Как нарочно, в ББМ всегда был ровно один москвич. И совсем как нарочно, до меня роль москвича исполнял некто Башмаков. Он оставил по себе такую память о жителях столицы, что хоть волком вой. Первый вопрос ко мне был:
— А ты тоже пустые бутылки собираешь?
Хрен с ними, с бутылками, Башмаков умудрился растопить печку на КПП уайтспиритом — и катапультировался из кирпичной избушки с оконной рамой на шее. И это был еще не самый веселый эпизод его армейской биографии. Спасибо тебе, земляк Башмаков, если ты читаешь эти строки, я за твои художества отдувался долго. Мне приходилось каждый день доказывать идиотам, что москвичи тоже люди. А доказать идиоту — непросто. Когда идиот видит, что проиграл спор, он бросается на тебя с кулаками.
То, что я русский из России, тоже не радовало. Полурусский или даже совсем русский украинец в ББМ считался нормальным человеком, а вот такому, как мне, опять приходилось что-то доказывать. Русские были людьми второго сорта — они не умели постоять за себя, не ценили землячества, вообще не умели жить.
— Почему вы такие нищие? У меня дома и то, и это, а у вас ничего нет. Вы, русские, не умеете жить!
Почему? Да по кочану. Потому что у тебя дома и то, и это, дубина ты черножопая. Потому что ты нацменьшинство в братской семье советских народов.
— И бабы ваши к нам бегут, нас любят!
Да, с бабами русским определенно не повезло.
— И песни вы слушаете какие-то унылые… Полюшко-поле, тьфу, трам-тарарам…
Ага, нам еще "Владимирский централ" очень нравится, всем и каждому…