– Он сам предложил вам заиметь любовников?
Эммануэль моргнула. Об этом она сожалела.
– Нет. Не сам. Но он позволил мне сделать это.
И, не в силах сдержаться, Эммануэль призналась:
– Но я бы хотела, чтобы он вел себя как Жильбер. Это единственное, что могло бы сделать меня еще более счастливой.
– А как себя ведет Жильбер?
– Он одалживает Ариану своим друзьям. Как ей повезло!
– Это ужасно! Эммануэль, вы совсем лишились ориентиров? Не понимаете, что хорошо, а что плохо? Как вы можете одобрять подобное обращение с женским телом? Ариана не вещь, не продукт потребления! Как можно спекулировать на ее красоте?!
– Спекулировать? Это неверное слово. Жильбер ничего не просит взамен. Он на время дарит свою жену. Что плохого в том, чтобы быть подарком, вещью, продуктом потребления? Лично мне нравится, когда меня потребляют.
Эммануэль оценила впечатление, которое ее слова произвели на Анну Марию, и осталась довольной. Затем продолжила:
– Одолжить кого-то – это способ укрепить свою власть над кем-то, разве нет? Ревнивый муж не знает, что теряет, сохраняя жену для одного себя, словно Гарпагон свою обезьянку.
– Тогда почему вы не предложите Жану разрешить вам заниматься такого рода проституцией?
Эммануэль подняла брови, словно идея ей приглянулась. На несколько минут собеседницы умолкли. Анна Мария вновь забыла обо всем, кроме своей картины. Вскоре, однако, она устало вздохнула, положила кисти, оперлась локтями о диван и решила передохнуть. Ликуя, Эммануэль констатировала, что портретистке не дает покоя судьба Жана:
– Но ведь Ариана отдается не только тем мужчинам, которым ее одалживает муж?
– Нет.
– Значит, она его в некотором смысле предает, согласно вашей собственной теории. Она лишает его права контролировать ее сексуальную жизнь и ущемляет его супружеские права. Ариана ведет себя как свободная женщина, а не как жена.
Анну Марию, казалось, вдохновляла собственная логика. Она не могла остановиться:
– А вы еще хуже Арианы, поскольку отдаетесь исключительно мужчинам, которых Жан вообще не знает.
– Существует множество способов быть хорошей супругой, – произнесла Эммануэль. – Главное, чтобы эротизм верой и правдой служил браку. Ведь все мы стремимся к счастливой любви, не так ли?
– Сомневаюсь, что ваши методы здесь уместны.
– Вы ошибаетесь. Я вам уже сказала: когда занимаешься любовью, учишься любить.
– То есть счастье – это всего вопрос любовной техники?
– Я развиваюсь не только в физическом плане, совершенствуется и мое сознание. Я учусь не страдать, не считать злом то, что им не является. Влюбленным больше нравится себя мучить, чем любить. Я излечилась от этой нездоровой привычки. Я хочу, чтобы для нас с Жаном любовь была не проблемой, а облегчением. Не экзаменом, а каникулами. Увы! Я слишком поздно приступила к занятиям. Прежде чем вступить в брак, надо стать достойным этих уз.
– Но только муж должен лишить жену девственности!
– Соглашусь. Но жена должна приносить в качестве приданого не собственное неведение, неумение, не свою неловкость, не букет запретов и корону предрассудков, а вкус, искусство, навыки любви. Если девушка не успела пройти обучение до свадьбы, она должна наверстать упущенное после. Девушки, которые волочатся за мужчинами и возвращаются от них подобные свежим цветам – радуют мужей больше, чем матроны, пожелтевшие от пламени свечей в церкви и пахнущие ладаном супружеской верности.
– Боже мой! Да почему вы обрекаете все приличные супружеские пары на скуку и увядание!
– Стоит лишь повнимательнее понаблюдать. Брак развивается и процветает лишь благодаря эксцентричному поведению и несдержанности в любви. Считайте это солью на длинном обеде для двоих.
– А что, если вы путаете специи с ядом? Что, если все перечисленное вами отравляет брак? Вы станете отрицать тот факт, что с большинством людей так и происходит?
– Если так происходит, значит, брак изначально неудачный. Не стоит о нем переживать. Конец такой супружеской жизни ни для кого не будет потерей.
– То есть только верные друзья Эроса достойны счастья?
– Другие люди просто не живут. Не стоит поощрять имитацию жизни.
– А ревность других женщин? Тех, с чьими мужьями вы распутничаете… Эти женщины не имеют права на нормальную жизнь?
– Я что – должна защищать глупость? Поощрять разные дикости? Кажется, в некоторых первобытных племенах женщинам отрезают клитор, чтобы они не слишком наслаждались жизнью. А в нашем обществе женщины сами себя кастрируют. Я не собираюсь проявлять уважение к цивилизации, отставшей от цивилизации пигмеев.
– По-моему, вы как эксцентрическая несдержанная жена ни к чему не проявляете большого уважения. Интересно, как мужья подобных вам особ переживают рождение детей, зачатых их супругами с другими мужчинами?
– Дети не бывают чужими. Мы не заботимся о происхождении детей, будто они сыр или вино. Когда у меня будет ребенок, я буду переживать не о том, из какого зерна он вырос, а о том, в каком мире мне предстоит его воспитывать: и если не в мире свободы и разума, ребенок в любом случае окажется лишенным всякой породы.
Несколько секунд Анна Мария внимательно вглядывалась в свою палитру. Затем подняла голову и спросила:
– Вы ничего не станете запрещать своим детям, Эммануэль?
– Я запрещу им жить в первом тысячелетии нашей эры.
– А какие советы вы им дадите в любви?
– Любовь одна.
– Значит, ваша любовь к детям будет той же, что вы испытываете к Жану?
– Говорю вам: любовь одна.
– Но вы спите с Жаном. Даже если он и не единственный.
– И что?
– С детьми вы тоже будете заниматься любовью?
– Не знаю. Отвечу вам, когда познакомлюсь со своими детьми.
– И вы позволите им заниматься любовью друг с другом?
– Позволю ли я? Запрет в этом смысле был бы просто чудовищным шагом.
– Вижу, что худшее у вас впереди.
– Вас ввергает в ужас, когда кто-то нарушает табу!
– Почему вы не признаете законы природы? Раз уж вы не желаете слышать о законах Бога.
– Я принимаю все законы природы: у меня нет выбора! Мои электроны крутятся вокруг моих ядер, как им вздумается; сила тяготения одолевает меня, и в конце концов я умру. Пока наука не сделает меня сильнее законов природы (да и вряд ли ей удастся обойти их все разом), я буду зависима и подчинена. Но я не вижу, как природа может помешать брату заняться любовью с сестрой. По-моему, это более чем естественно, сама природа вызывает в нас желание.
– Значит, платоническая любовь невозможна?
– Вы любите все раскладывать по полочкам. А я считаю дозволенными все комбинации.
Эммануэль потягивается на диване, как кошечка, зевает, не скрывая, что разговор начинает ее утомлять, затем вдруг взрывается:
– Платоническая любовь, секс без любви: христиане уже две тысячи лет наматывают километры вокруг этих любопытных тем, словно мотыльки вокруг фонаря. И если бы они одни! Так ведь всем помутили сознание! Гениталии статуй прикрыли, а таитянок облачили в рубашки. Заставили нас бояться собственной наготы. Неужели на этой планете больше нечем заняться, кроме дисциплины и шитья?
– Помимо плотских радостей и сексуальных ценностей, есть и другие.
– Да кто тут говорит о плоти! Я говорю о душе, которая расцветает в условиях свободы, а не от наркотика ваших молитв.
– И что – эта душа не видит иного смысла в жизни, помимо служения Эросу?
– Я говорю о том, что люди, не признающие Эроса, не узнают иного смысла жизни. Люди, не оценившие чудеса плоти, не оценят и дух.
– Эммануэль, вы говорите как пророк, наставляющий меня на путь истинный. Если бы я только могла поверить в вашу правду, может, мне бы и захотелось следовать вашей дорогой.
– Так посмотрите же на меня! Я что – похожа на воплощение зла? Я похожа на беса? Взгляните на мое тело: на нем есть знаки проклятия?
Одним движением руки Эммануэль срывает с себя свитер и демонстрирует свои груди художнице, та улыбается:
– Говорят «дьявольски красива», но я не верю в это выражение. По-моему, красота всегда от Бога.
– И снова вы ошибаетесь, – констатирует Эммануэль. – Красота – заслуга человека.
Анна Мария молча любуется Эммануэль. Потом как бы нехотя поднимается, собирает кисточки и закрывает тюбики.
– Все? – с надеждой спрашивает Эммануэль.
– На сегодня все. Завтра посмотрим, можно ли продолжить.
Эммануэль вскакивает с дивана, наклоняется, чтобы рассмотреть полотно, гримасничает:
– Ни на что не похоже, – подытоживает она. – Это не портрет.
* * *В это воскресенье после обеда Жан отвез жену и Кристофера на скачки. Эммануэль разглядывает публику, никого не узнает. Ею, как всегда, любуются, но косо никто не смотрит, и ни одна ухмылка не выдает слухов о скандальной ночи. Эммануэль делает из этого вывод, что завсегдатаи ипподрома в Малигате не были.