Интересного оказалось мало. Никакой пены, никаких следов. Только что пуговка на газоне напротив скамейки, да ещё нож в кустах. Со следами крови. Может, и моей, а может, и нет.
– Кровь согласны оставить на анализ? – поинтересовался прокурор. – Нет, просто на случай, если не ваша, и примерить тогда нож к другим делам.
– Да пожалуйста!
– Вот и спасибо! И больше вас не задерживаю. Прощайте! Езжайте вот с ними, там у вас всё чин- чинарём… А я ещё подожду этих… эпидемиологов, не выговоришь, чёрт их возьми. Пусть смывы со скамейки сделают. На всякий случай.
Рейс был вечером, поэтому я заглянул в областную больницу. К Тамаре я прокрался тихонько. Она лежала в палате одна, на животе, глядя в окно. На скрип двери повернулась. И тут же мелко начала дрожать мелкой, но явственной, со стуком зубов, дрожью.
– Ну, не прикалывайся. Это же я. Ну что ты?
Девушка открыла ротик, набрала воздуха и…
Зажимая уши, я выскочил из палаты, рванулся на лестницу – благо, палата была у самого выхода на пожарную лестницу. Да что же это такое, чёрт побери, а? Чтобы девушка в таком возрасте и так визжала. Нет, надо хоть что-то пронюхать. Ладно, воспользуюсь служебным положением. В ординаторской этажом ниже я предъявил врачу свои корочки и спросил насчёт пациентки палаты Љ 18. мол, когда будет доступна контакту на предмет её допроса.
– Шок. Физически здорова. Сейчас уже контакту доступна. Но о том, что её так потрясло, говорить отказывается категорически. Ночью не давала выключать свет.
Сразу – в визг. Вот опять – слышали, наверное? послал сестру узнать.
– Но что это всё- таки?
– Я же сказал – шок.
– Это как, не опасно?
– Теперь нет. Но если повторится… Всяко бывает. А допросить, если аккуратно…
Хотя, давайте всё же подождём. Если не горит.
– Нет, что вы. Спасибо. Пойду, – поднялся я под подозрительным взглядом вошедшей медсестры.
Уже выходя услышал её шёпот и голос врача: " Да что вы, это – следователь, он документы предъявил". Нет, надо сматываться.
В лайнере кресло оказалось не возле иллюминатора, а счастливчик ещё и зашторил его. Не понимаю, это что, трусы или просто скверные люди, те, которые во время полёта не любуются этим чудом – небом, облаками, просторами, которых не увидишь оттуда, снизу? Ну да что толку гадать? В общем, весь полёт я провёл в размышлениях. Думал о деле – как-то нелепо и поспешно меня из него вывели. О гибели этих ребят и ещё – до них. Прав Бычёк – на месте уже делать нечего. А зачем всё – таки было меня на преступление толкать? И я вот так просто спёр эти драгоценности. а теперь, видите ли, ему там уже делать нечего. Но это – ему. А мне бы ещё поразбираться. Нет? Ну вот к примеру, где я этот Томкин взгляд видел?
И что это за воспоминания такие, а? И я не я, и отец… Нет, отец совсем не похож, но там, в той памяти он, ну, не знаю, роднее что ли? А эти способности?
Всё- таки реинкарнация, да? Но тогда, кем это я был – спортсменом или пианистом? или там, великим танцором? Ну хорошо, а весь этот бред с наркотами и с Тамариным шоком? С какой- то заразой типа проказы? С болезнью отца? А мать не заболела? От меня- зараза? Так. Отцу я руку пожимал. Эти двое уродов меня за руки держали. А одноклассника Женю я даже не ударил. Не прикоснулся. Только пульс пощупал. Да! И тем двум – тоже. А вот мамашу не трогал. Постой, но и Тоню я…в смысле, касался. Когда домой нёс. Но у неё – шок, а не эта… проказа. И как прикажете понимать? Да, насчёт шока. Ни одноклассник, ни его подручные ведь от меня не огребли, так? А тоже валялись в отключке. Ну? И что их так напугало? До зелёной рвоты? Я? Страшен и велик в своём гневе?
– Молодой человек, Вам что на второе?
Ну вот же стоит деваха, улыбается, в обморок не падает. Правда, и я не гневаюсь.
Нет, бред какой-то. Хотя, вся эта жизнь у меня бред.
– Курицу! – спохватился я нетерпению стюардессы.
Да, вся моя жизнь. Большую часть не помню, а те пять лет, что помню, странные какие-то. Когда я очнулся тогда, после "утонутия", ничего не помнил и никого не узнавал. И впитывал в пустые мозги знания о себе и о человечестве в целом.
Верите, нет, даже столовые приборы с удивлением рассматривал. Нет, в мясе там жареном или зубной щётке, или, к примеру, унитазе, знакомые черты признавал. А там, квартира, одноклассники, родители… Даже собственные фотографии рассматривал, как чужие. Да и сейчас, честно говоря, также рассматриваю. и сам себе я ох, как не нравился. Этакий толстячок. Это в четырнадцать лет – и толстячок? Ух, и взялся я тогда за себя! Во всех планах. Учёбу наверстывал быстро – память стала просто феноменальной. А вот с фигурой… Это было изнурительно. Но что-то сидело во мне, что-то постоянно толкало к движению. Бег, гантели, бег, гири, бег, штанга, и тренажёры, тренажёры, тренажёры. Ну и, конечно, симпатии, влюблённости, свидания. Отец говорил – "навёртываешь".
Тихоней джо этого был. Я, и тихоней? Быстро сбросил вес. Появились этакие бугорки мышц. А потом ещё и расти начал. И как расти! Жрал, жрал, жрал всё, что под руки попадалось. И всё, наверное – в рост. В пятнадцать уже был выше всех одноклассников, в шестнадцать начали сватать в баскетбольную команду, а в семнадцать всё остановилось. На 182 см. По – моему, нормально. Да, в семнадцать остановился не только рост. Потянуло, потянуло меня в небо. Отец говорит, никого в роду таких не было. Поколениями – юристы. А тут… Но не знаю, не знаю я – и всё. Ладно, действительно, пока всё, начинаем посадку. И придурок раздвинул, наконец, шторку на иллюминаторе. В столице задерживаться не буду. Незачем. Пока – в тихий омут. Подумать, что же всё-таки происходит.
Столь скорое возвращение к месту старта было встречено неоднозначно. Одни считали это опалой – "наверняка что-то нам натворил", другие, что, наоборот, там уже показался кому надо, вот за вещичками и явился. С женщинами я решил вести себя сдержанно, по крайней мере, пока не разберусь в отношениях с Тамарой. Томка…
Что же такое творится со мной а? Или с ней? Так вот, пока не разберусь, пока есть надежда, буду чист. Или, смешно сказать – верен. Сами понимаете, какой скандалюга со слезами и всяческими обвинениями был мне представлен Валентиной.
Ну как тут объяснишь? Влюбился в дитё горькое. А ещё через денёк моя прежняя возлюбленная появилась. Ну, замужняя которая, помните, да? С ребёнком. Нет, Боже упаси! Не с ребёнком появилась. Не так выразился. С претензиями – так резко пропал. Сама же ни разу не позвонила. "Вот, мол, муж ревнивый… Муж? А что, я разве не говорила? Да. Замужем я. Ну и что? Наши ведь отношения не какие-то предосудительные, да?" "Ну конечно. Дружеские". " Тебе мало? Мне казалось, ты не такой, как эти кобели вокруг". В общем, слово за слово – разругались. И знаете почему? Уже не теми глазами на неё смотрел. А женщины это чувствуют. Сразу.
Впрочем, и мужики тоже. И знаете, работа вдруг стала скучной. Серой. И ТТ стал на меня как-то странно смотреть. Словно я провинился в чём. А в чём? Ну, отказался оставаться в этом райончике. Или что другое? а ещё сезон мёртвый. Тихо.
Ким один суды закрывает, нового следчего не назначили пока, так что Мамка за двоих разрывается. Хоть эта мне рада. И хоть за то, что на дежурства есть кого поставить. А так – тоска. Неделю. Потом началось.
– Поедем. Всё это очень странно… Поехали быстрее. По дороге объясню.
Оказалось, что умерший – "сатаринный" Мамкин знакомый. Ещё в годы их студенчества лечил от её от чего-то. Потом пути – дорожки разошлись. Потом – женитьба (у него, конечно), блестящая карьера местечкового уровня – дорос до зама главврача. Потом – болезнь остановки. Пьянство. Ушла жена. Потом – из зама в участковые. И – опять пьянство. И ещё – стяжательство. Пил уже самую дешёвку.
И что брал от больных – тратил на дешёвку. При разводе жена ничего и разделить-то не смогла. Докажешь, что ли, что брал в баксах, а тратил в грошах. И вот теперь – "подозрения на насильственную смерть". Вот и странно – кому он теперь уже был нужен?
Мамка оказалась права – да никому. Сидел один в беседке, пил потиху, и допился.
Как Саныч говорил – кровь носом. С этого тревога и объявилась. Когда же вызванная санитарка обтёрла кровь с лица, оказалось – целенький. Так что – рутина. Но и рутину надо исполнять. В доме – не то, чтобы чистенько. Гм… совсем не чистенько. Но ничего не нарушено. Весь бардак в целости и сохранности.
Всё пылинки из толстого слоя – на месте. Почему пьянь так быстро деградирует?
Врач же. Профессиональным чистюлей должен быть. Так нет же. Ничего нового или хотя – бы чистого. Всё какое-то… пожёванное что ли? Опустившееся, как и сам хозяин. Разве что… вот там. Я вытащил выглядывающий из-под кровати новенький портфельчик, приоткрыл… Секунду постоял так, потом выложил его на стол, на замусоленную скатерть, распахнул.
– Гм… да… твою мать, – отреагировала Мамка. – Где понятые? Вечно не по делу болтаются. Я через минутку.
Потом мы долго пересчитывали количество купюр в каждой пачке. Затем переписывали номера каждой купюры. Зачем? Да кто его знает. На всякий случай. В конце концов, в таких райончиках не каждый день находят восемьсот (восемьсот!!!) тысяч баксов в новеньком чемоданчике задрыпанного участкового врача. Такая перепись – занятие муторное, но всему приходит конец. В общем, мы провозились с этим чемоданчиком больше, чем с его покойным владельцем и когда вернулись в город, наступил вечер.