Ты что, паша, чтобы выдвигать требования?
— Нет. Сколько стоит сливовица?
— Два пиастра.
Я заплатил. Емкость горшка была чуть больше поллитра, сливовицы же там было всего лишь на два пальца. К тому же на краю горшка скопилась какая-то грязь — от тысяч усов и бород тех, кто из нее пил. Эта сливовица была самой настоящей сивухой, причем самой гадкой из тех, что мне доводилось пробовать. А стоила целых два пиастра! Тридцать восемь — сорок пфеннигов! Это настоящее свинство в стране сливовых деревьев, но я удержался от дальнейших замечаний.
— Ну как, нравится? — спросил мужчина.
— Да. Еще как.
Он не понял моей иронии и сказал:
— Если захочешь еще, попроси у этой женщины, она тебе даст. У меня же нет времени. Я занят во дворе.
Он ушел, и я огляделся. Жалкие картинки, развешанные на стене, убедили меня в предположении, что я нахожусь среди армянских христиан.
Женщина все еще размешивала свое пойло. Ее нижняя губа отвисла, и с нее капало в молоко. Я оглянулся и заметил в стене дыру, заменяющую окно. Там, на улице, солнце начинало свой дневной переход. Здесь же внутри было мрачно и дымно. Бррр! Я встал, чтобы выйти на свежий воздух, насколько он мог оказаться свежим там, на этом дворе. Делать мне здесь было нечего, в этом я был уверен. Но едва я шагнул из дома, как услышал протяжный и пронзительный крик. В мгновение ока я очутился возле двери. При втором таком крике я уже летел через двор туда, где к лестнице была привязана девушка. На ней была лишь юбка. Девушка была привязана лицом к лестнице, подставив бледные плечи ударам плетки, которой уже в третий раз замахивался один из парней. Прежде чем он ударил девушку в следующий раз, я вырвал плетку у него из рук. На спине несчастной вздулись две кровавые полосы. Хозяин стоял рядом с видом справедливого судьи, который ждал неукоснительного выполнения своих приказаний. Он ринулся ко мне, пытаясь отнять у меня плетку, крича:
— Ты! Куда лезешь! Дай сюда плетку! Это моя плетка!
Меня буквально трясло от бешенства всякий раз, когда я сталкивался с таким постыдным обращением с женщиной. Они вольны делать все, что вздумается, но только не у меня на глазах. Я чувствовал, что лицо мое заливает краска гнева. Сдерживая себя, я спросил хозяина:
— Кто эта девочка?
— Это тебя не касается! — грубо ответил он.
— Она что, твоя дочь?
— Какое право ты имеешь задавать такие вопросы? Отдай мою плетку! Или я тебя самого огрею как следует!
— Что? Меня — плеткой? Вот вам мой ответ! — И я огрел его по спине, да так, что он тут же согнулся.
В тот же момент он вскочил пружиной и полетел на меня, но не рассчитал и грохнулся на землю, потому как я вовремя отскочил в сторону.
— Лучше и не пытайся, иначе получишь плеткой по морде! — предупредил я.
Но он снова бросился на меня. Правой ногой я ударил его в живот, но сам между тем удержался на ногах, а он грохнулся прямо в навоз. Но, видно, и этого ему было мало. Он хотел что-то сказать, но не смог. Поплелся к дому, так и не взглянув на меня. Этого было достаточно. Я пошел к жеребцу, взял штуцер и вернулся к лестнице. При этом внимательно следил за окнами, чтобы из них кто-нибудь не выстрелил. Встал я так, чтобы между мной и дверью находился кто-то из людей.
— Развяжите ее! — приказал я слугам.
Меня поразило, что они и пальцем не пошевелили, чтобы помочь своему господину. Они молниеносно повиновались.
— Оденьте ее!
Наказуемая едва могла шевелить руками, так крепко они были связаны и так саднили ссадины на ее плечах.
— За что ее били? — спросил я.
Вокруг меня стояли трое женщин и четверо мужчин — один другого краше.
— Господин приказал, — ответил один из них.
— За что?
— За то, что она шутила.
— С кем?
— С чужеземцами.
— Она родственница хозяину?
— Нет.