Он говорил по-валахски и не очень-то бегло, так, как говорят на этом языке в области Слатины, я сам слышал.
— Слатина? Да. — Женщина кивнула. — Хозяин знал его лучше, чем казалось на первый взгляд. Однажды он на него рассердился и назвал валахом, гяуром, католиком, русским, еретиком из Слатины.
— Из этого можно заключить, что он весьма хорошо с ним знаком и знает, что тот из Слатины.
— И еще, мне помнится, он в гневе назвал его подстрекателем и посланцем революционеров.
— Очень интересно! Наверное, у толстого пекаря из Енибашлы можно узнать еще больше.
— Ты в самомделе туда стремишься, эфенди?
— Да, теперь я точно знаю, что мне туда надо.
— А пленник должен об этом знать?
— Он же сам меня к нему послал!
— А ты скажешь ему, что знаешь, кто он на самом деле?
— Нет, это было бы неосторожностью с моей стороны. Вам еще есть что сказать мне?
— Нет, — ответила женщина. — Я сообщила все, что знаю. Но позволь мне спросить тебя о том, что меня очень заботит.
— Спрашивай. Наверняка твои опасения беспочвенны.
— О нет. Если этот человек из числа недовольных, мы все в опасности. Мы задержали его, и он станет мстить, или это сделают за него сообщники.
— Об этом тебе не стоит беспокоиться. Мы вправе были действовать так, как действовали, потому что они обошлись с вами жестоко. Я с ним обязательно еще поговорю.
Мы зажгли еще одну лучину, открыли подвал, спустили лестницу, и я слез. Арестованный лежал на куче угля и беспрерывно ругался.
— Ты думаешь этим улучшить свое положение? — спросил я его.
— Освободи меня. У тебя нет права держать меня здесь!
— До сих пор мне казалось, что оно у меня есть.
— Красильщик Бошак ничему тебя не научил?
— А я у него и не был.
— Почему, зачем ты тянешь? Сейчас уже дело к вечеру, у тебя было достаточно времени, чтобы съездить в Енибашлы.
— Ты ошибаешься, сейчас еще не так много времени, как ты думаешь. Но я сейчас поеду. Так ты утверждаешь, что он тебя знает?
— Да, спроси о купце Пимозе.
— Он знает, что ты сейчас не в Эдирне?
— Да, если ты спросишь, он расскажет, что я в последние дни был в Мандре и Болдшибаке.
— Откуда ему это знать?
Он помедлил с ответом, но потом произнес:
— Ты это от него сам узнаешь.
— Зачем?
— Это лучший способ преодолеть недоверие ко мне.
— Мне так не кажется.
— Мне что, давать тебе предварительные объяснения? Езжай и все сам узнавай.
— Мне кажется, что этим ты явно не улучшишь свое положение. Вообще зачем мне ехать к этому Бошаку? Вовсе незачем.
— Я настаиваю, чтобы доказать свою невиновность.
— Если бы ты был невиновен, то сам бы предоставил мне доказательства.
— Ты скажи Бошаку, что я нахожусь здесь.
— Ага, чтобы тот забрал тебя из этого подвала… Думаешь, моя глупость больше, чем твой ум? Но я поеду к красильщику. И узнаю у него то, чего тебе не хотелось бы разглашать. Есть хочешь?
— Нет.
— А пить?
— Нет. Я лучше умру от жажды, чем приму хоть каплю воды от таких людей, как вы.
— Как пожелаешь!
Я поднялся, чтобы уйти, и тут он снова заговорил гневным тоном:
— Я требую, чтобы меня развязали!
— От людей, которые недостойны подать тебе воды, ты не вправе требовать даже этого.
— Мне больно!
— Ничего подобного. Ты ведь и пить хочешь, но не желаешь принимать от нас воду. Мне-то известно, что веревки не причиняют тебе боли. Пророк ведь что говорит: «Если ты страдаешь, знай, что это не воля Аллаха, а твоя собственная». Подумай над этими словами, пока я не вернусь!
Он промолчал. Кузнец между тем подвел моего коня, а заодно и лошадь пленника.
— Ты действительно хочешь скакать на встречу с моими? — спросил я Шимина.
— Если ты позволишь, эфенди.
— А твое присутствие здесь не понадобится?
— Моя жена остается. Она-то уж присмотрит за пленником.