Накрутили хвост!..
Коврижкин (уже рассвело, белое зимнее утро крепло) подсчитал потери, обошел свою стаю, стянул ее, поглядел. Он покрутил головою, оглядев своих убитых («Эх, славные ребята полегли!»), поручил раненых домодельным санитарам — и пошел считать и подсчитывать добычу. И среди добычи (много добра осталось; многого не успели увезти ускакавшие Шеметов с офицерами) удивили Коврижкина гроб и женщины.
— Ну, бабы — я это еще смекаю, — посмеялся Коврижкин. — Баб они для тепла набрали, вишь, неженки эти офицеры!.. Но куда им гроб? Гроб–то с покойником зачем они этакую путину волокли?..
И когда ему объяснили, что в гробу подполковник Недочетов, Коврижкин все–таки недоуменно покрутил головой.
— Видал ты, как слюни–то распустили! Рассуропились!.. Сволочь то этот Недочетов большая была, да разве тащат с собою в поход покойников? Чудаки!..
Гроб он велел пока оставить так, только уцелевшую лошадь выпрячь да оттащить застреленную.
— Ас бабами што? — спросили его. — Мы покуда сгоняли их в одно место. Бабы ладные… Там и бабенка этого упокойника, руки она обморозила… Сурьезная, говорят, женщина…
— Баб допросим — которых отпустим, а которых и в Иркутск…
Управившись с добычей (все подсчитать надо было, к месту приладить), опросив пленных солдат, поставив крепкий караул к нескольким пленным офицерам (озирались они, как затравленные!), Коврижкин пожелал баб оглядеть:
— Ну–ка, давайте ребята сюда по первости вдову эту офицерскую!
В сумрачной большой горнице их было двое — Коврижкин за столом, на котором забытые белыми бумаги, и часовой у двери, — когда вошла вдова.
Перешагнула через порог, услыхала за собой морозный треск, закрывшейся двери, остановилась и взглянула. Встретила серый, спрашивающий, холодный неотвязный взгляд.
— Недочетова? Жена карателя Недочетова?..
— Жена подполковника Михаила Степановича Недочетова, — холодно и глухо (а сердце металось, стучало и вздрагивало) ответила женщина.
— Сядьте… вот на табуретку.
Опустилась устало, сжалась.
Серый взгляд неотрывен, колет, жжет.
— Зачем вы шли с отрядом? Не женское это дело… Зачем?..
Женщина выпрямилась, сжала брови.
— Я везла тело мужа… мертвого…
— А раньше?.. Пока он еще жив был?..
— Я не хотела покидать его… Решила делить его участь…
— Так…
Коврижкин потер ладонью плохо бритый, шершавый подбородок. В серых глазах что–то дрогнуло, светлое, мгновенное.
— А зачем в отряде такая куча женщин?.. Тоже за мужьями?..
На бледных щеках у женщины заалело.
— Я не знаю… Мне нет никакого дела до тех женщин…
— Та–ак…
Молчание. Нехорошее, смутное. И вдруг несуразное:
— Что же мне с вами делать? А?..
Женщина изумленно пожала плечами, растерянно взглянула на Коврижкина, собралась что–то сказать, а он:
— Я с бабами не воюю!.. Куда мне такие пленные?! Только лишняя обуза! И зачем вы претесь с войском!?.. Вот возись тут с вами!.. Да!
Коврижкин пошарил на столе под бумагами, достал табак, занялся папироской.
Женщина внимательно следила за жилистыми руками, за широкими (с желтыми с черными каемками ногтями) пальцами, свертывавшими газетную мятую бумагу. Она подождала, пока папироска была скручена, и когда Коврижкин широко лизнул языком бумажку, склеивая ее, сказала:
— Ваше дело… Вы что хотите, то можете сделать с нами… со мной… Я в вашей власти… Только богом я вас умоляю — позвольте мне мужа похоронить… Похороню, а потом как вам угодно… Только бы мне самой его похоронить!
Коврижкин (доносил он в это время зажженную спичку к папироске) широко взмахнул рукой, отбрасывая не догоревшую спичку, потемнел, стал злым.
— Вашего мужа, барыня, надо бы по правде–то как падаль бросить!.. Как падаль, чтоб воронье его исклевало!.. Так!.. Ежели попался бы он мне живьем, я бы сам вот этими руками (вытянул сильные жилистые рабочие руки к отшатнувшейся женщине), вот этими бы!.. задавил, как гадину… Да не пришлось… Миновало это его. Ну, его фарт… А теперь…
Выпрямился, сжал челюсти, поиграл желваками на дубленых щеках.
— Теперь разрешаю вам хоронить его! Разрешаю. Здесь.
Женщина вздохнула, сжалась, стала меньше, голову наклонила.
— Спасибо…
— А похороните — отправлю вас совместно с остальными в Иркутск.. Идите.
Женщина встала. Человек с винтовкой, стоявший у дверей, подобрав, оружие ловчее в левую руку, посторонился. Женщина помедлила уходить.
— Я попросила бы вас, — нерешительно сказала она, — отправить меня в город одну… не с этими…
Коврижкин уперся руками в стол и холодно, чуть–чуть издеваясь, взглянул на женщину.
— Не могу… Пойдете совместно с другими… Для меня все едино — вы ли, они ли… Так!..
17. Тело подполковника Недочетова.
Занесло за утро гроб снегом. Намело возле саней сугробы. Чтобы пройти, чтобы добраться до гроба, надо тропу проминать в рыхлом, сыпучем–ярком снегу. Тяжело вдове, Валентине Яковлевне, в набухших валенках снег утаптывать, дорогу к мужу прокладывать. Тяжело. Человек с ружьем,. прошедший за нею по приказу Коврижкина, обошел ее.
— Обожди! Я протопочку проложу. Легше станет.
Прошел — широкий медвежий след за собою оставил. По следу медвежьему–вдова. Встала возле гроба, ознобленными руками смахнула снежный покров. Перекрестилась. И, перекрестившись, растерянно оглянулась: как же все устроить?
Но уже подходили праздные, любопытные. Растаптывая снег, валили к гробу, к женщине. Оглядывали, осматривали. Ждали. Молчали.
Знали, что в гробу лежит (пронеслось по коврижкинской стае, от пленных известилось) лютый враг, злой, беспощадный при жизни. Знали, что возле гроба стоит скорбная, молчаливая, придавленная — вдова врага этого. Знали и молчали. И в молчании этом было зловещее, непереносимое, бьющее.
Вдова оглянулась — и побелело ее лицо. И спрятала она глаза от толпы, от жадных неотрывных глаз.
Тот, кто помог ей по снегу пройти, обернулся к толпе и сказал.
— Товарищ командир сказывал, чтоб гроб похоронить этот… Айда, ребята, которые с лопатами. Ройте на погосте могилу… А которые желающие — давайте гроб подымать…
В толпе колыхнулось. Нет еще слов — но повеяло уже гневом.
В толпе колыхнулось злое, холодное. И никто не вышел, никто не подошел к саням, ко гробу.
Вдова Валентина Яковлевна сжалась, ближе к гробу прильнула. Не глядит, не шевелится, но вся напряглась, не ушами только — всем телом слушает.
И вот:
— Черти его пушшай хоронят!..
— Это кого бы из гроба вытряхнуть, на назем, в говно!..
— Как дохлятину!.. Как падаль!
— Стерву такую на свалку тащить надо, а не хоронить!
— Да вместе бы с барынькой! С офицершей!..
— Со всеми бы шлюхами!..
Разорвало толпу, всколыхнуло, ожгло. Вот оно! Вот пришло!
Куда уйти от этих криков, от злобы, от этого возмездия? Куда? — Сжалась вдова, Валентина Яковлевна, окаменела, спрятала глаза, и в глазах — бессильный гнев и отчаянье. И стыд. Откуда–то пришедший, незнаемый, неожиданный стыд…
Колыхнулась, взорвалась толпа — но погасла почему–то.
Там, за спинами, задние увидели кого–то, удушили крики, заворчали.
Там сзади — Коврижкин.
— Почему галдеж?
Расступились (распахнулась толпа, вобрала в себя Коврижкина, замкнулась), пропустили к гробу, к вдове–застывшей, испуганной женщине.
— Чего шумите?
Из толпы, снова наростая, вскипая полетело:
— Пошто сволочь эту приказал хоронить?
— Собаке — собачья смерть!
— Вытряхнем стерву из гроба!
— Вытряхнем!..
Но, прорезая толпу и разноголосый галдеж, Коврижкинское властное, кремневое:
— Эй, тише!.. Помолчите–ка! Эй!..
И смолкло.
В едва осевшую тишину, в отстоявшемся молчании плеснулся бабий голос:
— Господин… Товарищ командир! Позвольте!.. Товарищ!..
Ко гробу, к вдове, к Коврижкину протискивалась (за нею следом конвоир) растрепанная, раскрасневшаяся, толстая, совсем не в себе Королева Безле. Протиснулась, отдышалась, сомлела.
— Господин товарищ… Позвольте объяснить вам… Позвольте.
В серых Коврижкинских глазах — изумление. Жадное любопытство в толпе. Новая тревога у молчащей (ушибленной, придавленной) вдовы.
Коврижкин скосил губы, усмехнулся:
— Ну, в чем дело?.. Говорите!
Королева Безле оглянулась на вдову, передохнула и:
— В этом гробу нет подполковника Недочетова…
— Вы врете!.. Как вы смеете!.. Тут мой муж!.. мой муж!..
— Лопнуло молчание. Вскинулась, ожила, затрепетала вдова. — Вы врете!..
Повел бровями (удивленно и досадливо) Коврижкин, рукой взметнул к голове: да замолчи, мол! — и строго толстой, растерянной:
— Говорите–ка толком — в чем дело?
— Да я толком: никакого Недочетова тут нету!.. Не хороните, пожалуйста, не хороните!..