Мне следует вышвырнуть вас в окно, а шерифу сказать, что вы сами выпрыгнули.
— Нет, нет! — Эмма, насколько ей позволяло ее положение, решительно покачала головой. — Я прекрасно себя здесь чувствую, на полу. Очень удобно.
Безумец! Самый отъявленный сумасшедший со склонностью тратить больше, чем может получить. Бесчестный до мозга костей, любитель насилия. «Господи, сохрани меня от него, — мысленно молилась Эмма, — или от его сапог». Старина Стюарт — длинноногий, прекрасно одетый, красивый как черт и даже, вероятно, пытающийся спасти мир или по крайней мере семьдесят семь своих слуг в этом мире, — старина Стюарт был безумцем.
И она была, что называется, в его власти. Вся, вся — до самых кончиков волос, до последней нитки ее прохудившихся фланелевых панталон.
Стюарт стоял к ней спиной, предположительно смотрел на улицу сквозь портьеры. Белая рубашка натянулась на мощной мускулистой спине. Руки он, по-видимому, опять сложил на груди. Тишина. Пока он собирался с мыслями, Эмма пыталась обрести надежду.
В итоге именно для нее, Эммы, тишина показалась особенно мучительной, и она решилась прощупать почву.
— Мне кажется, — вкрадчиво начала она, — что на вашу долю выпало больше тягот, чем я думала.
Не оборачиваясь, он бросил:
— Благодарю.
Прошло еще не меньше минуты, прежде чем он решил обернуться и посмотреть на нее, скользнув взглядом между ее растопыренных колен к лицу.
— Почему ягненок может стоить пятьдесят фунтов? — спросил он, и вопрос был вполне справедливым.
И еще его глаза — эти горестно опущенные уголки глаз. Она даже почувствовала к нему нечто вроде симпатии.
— Вам не кажется, что мы могли бы обсудить этот вопрос хотя бы при нормальном положении стула? — спросила она. — У меня руки сильно затекли.
На какой-то радостный миг она решила, что он намерен поступить сообразно ее совету, ибо он повернулся и подошел к ней. Но она жестоко ошиблась. Он встал между ножками стула — между ее ногами фактически — и вновь нагнулся к ней, опираясь о края сиденья по обе стороны от ее бедер. Он хмуро смотрел ей в глаза, будто пытался решить какую-то сложную проблему. Затем произнес прямо над ее головой:
— Ваши руки связаны в районе копчика. Прогнитесь в пояснице. Вы в самой удобной из возможных позиций.
Эмма скривила губы:
— Вы многих женщин связывали, верно?
Он приподнял бровь и ухмыльнулся. Вы немного не такой, как все, со странностями?
— Она старалась говорить с едким сарказмом, старалась заставить вызвать в нем чувство вины. Но сарказм отчасти относился и к ней самой, к тому непостижимому и неуместному сочувствию, которое она почему-то испытывала к этому мужчине с печальными глазами и запутанным финансовым положением.
Хотя, наверное делать его сексуальные предпочтения предметом для острот в ее положении было не слишком мудро. Он смотрел на нее сверху вниз, размышляя.
— Трудно сказать. — Ба! Он решил серьезно ответить на ее вопрос. — В смысле буквы закона? Определенно. Но британские законы на этот предмет столь сложны, что мне вообще не понятно, как мы еще сохранили себя как нацию. — Он усмехнулся. — Как мило, что у нас все же состоялся этот разговор. А что вы из себя представляете?
Эмма почувствовала, что язык во рту распух. Он не хотел шевелиться.
— Что до меня, — как ни в чем не бывало продолжал он, — у меня нет определенных фетишей, но и границ я себе тоже практически не ставлю. Мои пристрастия вообще-то можно сравнить с аппетитами человека, способного есть с наслаждением все, что угодно, была бы компания приятная. — Собственное наблюдение его позабавило. Он вновь приподнял бровь и добавил: — Удовольствие, по моим наблюдением, зависит от женщины, которая с тобой, от степени доверия между партнерами, а не от самого акта.