И поэтому я не могу платить французскому повару, которого привез с собой в Данорд, столько, сколько он заслуживает.
Платить повару? Он не в состоянии платить повару?
—И я еще ни словом не упомянул о слугах, которых привез с собой. Что я, скажите на милость, должен делать с ними? Бросить их? Некоторые из них уехали со мной из Англии, объездили вместе со мной полмира и теперь вернулись на родину. И, о глупец, я чувствовал себя достаточно уверенно, потому что привез с собой из России рубли, которых в пересчете на фунты должно быть около пятидесяти тысяч. Но в настоящий момент рубли никому не нужны. Обменный курс просто грабительский, и все потому, что наше правительство, видите ли, несколько обеспокоено появлением марксистских кружков в России, которые мутят воду в Петербурге и хотят сместить царя, чтобы, верно, править самим. Мне пришлось все равно поменять рубли, страшно при этом теряя, лишь для того, чтобы дела хоть как-то продвигались дальше.
Он остановился, чтобы передохнуть, затем продолжил:
— Дорогая, я ничего не могу с этим поделать. Я сам — жертва обстоятельств. Да, я очень богатый человек, вынужденный переправить три дома через два моря, чтобы получить восемнадцать объектов собственности, управлять которыми я должен со связанными за спиной руками. И кого я должен за это благодарить? Политиков, обменный курс и дядюшку, который поспешил присвоить себе мое наследство и мою собственность. И посадил меня в долговую яму, из которой я до сих пор не могу выбраться. — Он вскинул руки. — Развязать вас? Вы должны радоваться, что я, связанную, не вышвырнул вас из окна. Овца, тоже мне! — Он отвернулся и вновь принялся ходить по комнате — наверное, чтобы успокоиться.
Правильно. Успокоиться ему не мешало. Эмма издала протяжный вздох. Господи, скорее бы конец!
Но он еще не закончил. Он наворачивал круги по комнате и тыкал ей в лицо своим длинным, загнутым кверху пальцем.
— А вы! Они ограничили меня суммой в сто двадцать семь фунтов, больше которой я не имел права держать в кармане, когда вы — вы! — набросились на меня. Я не знал, совершенно не знал, что мне делать с семьюдесятью семью слугами, которые смотрели на меня как на свою опору, это я вам говорю, идиотка! Я из кожи вон лез, чтобы убедить всю эту чопорную Англию в том, что финансово достаточно состоятелен и могу брать ссуду в тысячи фунтов!
Голос его повысился до крика. Эмма от всей души надеялась, что его услышат и поймут, что пора прийти ей на помощь. «О Господи, пошли мне помощь!» — молила она.
Ей это совсем не нравилось. С каждой минутой он распалялся все больше и больше. Ей прекрасно были видны его сапоги, ступавшие со щелчком на пол в опасной близости от ее головы. Черные, блестящие, из великолепной кожи, нарочито простые. Он собирается выбросить ее из окна. Или лишит жизни иным способом: забьет до смерти этими сапогами, что спереди выше, чем сзади. Спереди доходят до середины колена, а сзади сделан вырез, чтобы икра чувствовала себя свободно. Да, у него была не одна хорошая возможность пнуть ее этим своим русским сапогом.
— Ничего из того, что я делал, вас не устрашило! — Он резко повернулся и ухватился за столбик кровати. — Ничто вас не удовлетворило! Я не могу отпустить вас. Вы упорствуете в своих заблуждениях. Почему вы не взяли те чертовы десять фунтов?! — возопил он вновь.
— Я... я... — Действительно, почему она не взяла те десять фунтов? — Я не знаю. — Она заморгала. — Я бы с удовольствием взяла их сейчас. Если вы меня развяжете и дадите мне эти десять фунтов, клянусь, я уйду и больше вас никогда не потревожу, ваше сиятельство. — Он рехнулся! Этот человек рехнулся! Его надо отправить в сумасшедший дом!
Он продолжал вещать, словно проповедник с кафедры:
— Я не могу поверить в то, что вы не станете мне досаждать.