Харт же тем временем снял пиджак, едва не разорвав его в спешке. Затем стащил с себя жилет, рубашку, ботинки и носки. А Элинор уже забралась под одеяло и, откинувшись на подушки, смотрела, как герцог срывает с себя килт.
Ее улыбка стала еще шире, когда она взглянула на его возбужденную плоть.
— Иди ко мне, — позвала она, приподнимая одеяло. — Согреемся.
Харт лег справа от нее, чтобы не задеть ее повязку. Он боялся причинить ей боль, поэтому, поцеловав ее, сказал:
— Эл, приподнимись.
Она взглянула на него в недоумении.
— Зачем?
— Вопросы. Всегда вопросы. — Харт поцеловал ее в переносицу. — Потому что мне так хочется, ясно?
Чуть помедлив, Элинор все же откинула одеяло, осторожно приподнялась и села, прислонившись к изголовью кровати. Ее полные груди теперь выглядывали из-под одеяла. С минуту полюбовавшись ею, Харт стал перед ней на колени и придвинул к себе — так чтобы она обняла его ногами, — затем приподнял. Элинор в испуге вскрикнула, но он сказал:
— Положил руку мне на плечо. Только осторожнее.
Элинор положила забинтованную руку на его широкое плечо, и Харт подтянул ее к себе вплотную.
— Удобно? — спросил он.
— Да, очень.
Элинор обняла его здоровой рукой, а он, снова приподняв ее, с улыбкой заметил:
— Ты уже готова. — С этими словами он усадил ее на себя и тут же вошел в нее.
Она рассмеялась и воскликнула:
— Я оседлала самого восхитительного горца!
Харт провел языком по ее губам, затем нежно поцеловал. Он умел быть нежным, когда хотел.
Элинор коснулась ладонью его лица — ее же лицо при этом светилось радостью — и провела пальцами по небритому подбородку мужа. В следующее мгновение он начал осторожно двигаться, и Элинор со стоном прошептала:
— С тобой так хорошо…
— А ты… ты как огонь, моя порочная жена. — Харт лизнул ее в шею. — Я хочу любить тебя всю ночь и весь завтрашний день.
И ей хотелось того же. Хотелось, чтобы он оставался с ней как можно дольше.
Тут он в очередной раз приподнял ее и стал двигаться быстрее.
— Эл, скажи, если будет больно.
«Он никогда не сделает мне больно», — подумала Элинор. Она провела здоровой рукой по спине мужа, слегка царапая его коготками. Харт вздрогнул и издал какой-то гортанный звук. Когда же он снова посмотрел на нее, в глазах его не было и следов печали.
— Эл, ты заставляешь меня радоваться тому, что я грешник.
Элинор не могла ответить. Ее левая рука пульсировала болью, но, прильнув к Харту, своему мужу, она не чувствовала этого — сейчас все ее ощущения сосредоточились на месте их соединения. По телу ее пробегала сладостная дрожь, и ей хотелось громко кричать, но она сдерживалась, Харт же вдруг рассмеялся и проговорил:
— О, милая девочка, я больше не могу…
Тут из горла его вырвался хриплый стон, и, сделав несколько энергичных движений, он излил в нее свое семя. Но Харт по-прежнему прижимал жену к себе, и они по-прежнему оставались единым целым.
Заглянув ему в лицо, Элинор мысленно улыбнулась; она знала, что лишь очень немногим доводилось видеть знаменитого шотландского герцога в момент расслабленности.
А Харт поцеловал жену в губы, а затем принялся покрывать ее веснушки поцелуями. Когда же он, Харт, наконец уложил ее на подушки, она уже засыпала. Харт повернул ее на бок, накрыл одеялом и лег с ней рядом.
Несколько секунд спустя Элинор погрузилась в глубокий сон.
Харт внезапно проснулся от стука и грохота. И тут же услышал женский возглас:
— О черт!
Герцог с трудом разлепил глаза. Вливавшийся в окно солнечный свет расплывался теплым пятном на вмятине матраса, где недавно лежала Элинор. Подушки еще хранили запах лаванды, но сама жена исчезла.
Харт приподнял голову и осмотрелся. Он увидел Элинор недалеко от кровати, она была уже в халате и сейчас пыталась одной рукой установить на полу нечто вроде треноги.
Герцог нахмурился и пробурчал:
— Какого дьявола?.. Что ты там делаешь?
В глазах Элинор плясали озорные огоньки.
— Устанавливаю фотографическую аппаратуру. Одной рукой это нелегко. Может, поможешь?
Харт сел и свесил ноги с постели. Элинор просияла и возобновила свою работу — как будто возня с фотокамерой была для нее самым естественным занятием после ночи любви.
— Ты хочешь фотографировать… прямо сейчас? — удивился он.
— По правде говоря, я хотела сфотографировать тебя, когда ты еще лежал в постели. Освещенный солнцем, ты был такой красивый… Но меня угораздило уронить треногу и разбудить тебя.
— Ты собиралась снимать меня спящего?
Элинор сделала большие глаза, как будто хотела сказать: «Почему бы и нет?»
— Не волнуйся, я никому не покажу эти снимки. Они будут только для меня, чтобы я могла тобой любоваться, пока ты в Лондоне выигрываешь свои выборы или торчишь весь день в парламенте. Я знаю, что ты не пробудешь здесь долго, поэтому хочу воспользоваться ситуацией.
Харт поднялся с постели. Элинор же продолжала возиться с треногой.
— Я думал, ты об этом забыла, — проворчал Харт, забирая у жены треногу.
Элинор рассмеялась.
— Конечно, не забыла! Ведь если я сама буду фотографировать тебя нагишом, у тебя, возможно, не возникнет потребности обращаться для этого к какой-нибудь куртизанке вроде миссис Уитейкер.
Харт одним движением раздвинул треножник и установил его на полу.
— Я уже говорил тебе, что миссис Уитейкер меня не интересует.
— Но ты часто будешь уезжать в Лондон, а ты — очень пылкий мужчина.
— Эл, я умею владеть собой. Что бы ты там обо мне ни думала, я уже не юнец. И я не намерен оставлять тебя здесь, когда буду в Лондоне. Ты будешь ездить со мной, куда бы я ни отправился.
— О!.. — Элинор взглянула на мужа с удивлением. — Правда, Харт?
— Да, правда. Для того я на тебе и женился. Чтобы ты всегда была рядом.
— Да, понимаю, Харт. Если жена будет все время рядом, это придаст тебе статус солидного семейного человека.
— Не в этом дело. А теперь можешь убрать свою камеру.
Элинор как ни в чем не бывало раскрыла фотокамеру и с улыбкой сказала:
— Я обнаружила, что снимать с рук очень удобно, когда находишься на природе. Но для портретов я предпочитаю треногу, чтобы случайно не смазать снимок. Согласен?
— Послушай, Эл… — Ладонь Харта легла на плечо жены. — Я уже сказал, каковы мои условия. Я соглашусь только в том случае, если и сам буду фотографировать тебя.
— Ты не можешь меня снимать, пока моя рука в бинтах. Это будет выглядеть нелепо. Но сейчас очень хороший свет, и мы должны этим воспользоваться.
— Элинор, перестань.
— Чего ты боишься, Харт? Ты очень красивый мужчина, и я хочу тебя сфотографировать. Точно так же поступает мой отец, когда находит… например, совершенный экземпляр какого-нибудь гриба. Он знает, что должен запечатлеть его для потомства. Харт, пожалуйста, вернись в постель. Я уже вставила первую пластинку и сейчас буду готова.
Герцог в конце концов позволил уговорить себя и улегся на кровать, закинув руки за голову. Элинор же проверила объектив, затем, подняв с пола килт, накинула его Харту на бедра. Вернувшись к камере, она приникла к объективу.
— Отлично! Пожалуйста, не шевелись, Харт.
Герцог затаил дыхание, зная, что даже одно движение при открытом объективе смажет кадр. Тут щелкнул затвор, и Элинор вынула пластину, после чего вставила другую и объявила:
— А теперь — еще несколько кадров, но уже не в постели. Хорошо?
Харт улыбнулся.
— Ладно, согласен.
Элинор немного помолчала, потом в задумчивости проговорила:
— Знаешь, мне нравится твой вид со спины…
Харт тут же сбросил килт, поднялся и прошел к окну. Оно было не таким широким, как в его комнате, но здесь, в спальне Элинор, было гораздо уютнее, чем в его величественных покоях. Так что ему, наверное, следовало перебраться к ней.
Упершись ладонями в подоконник, Харт замер и снова затаил дыхание. «Господи, только бы никто не вздумал прогуляться на рассвете», — подумал он.
— Замечательно, — сказала Элинор. — Так и стой.
Харт услышал щелчок затвора, а потом — радостный голос жены:
— Думаю, еще один снимок не помешает.
Сменив пластину, Элинор снова заглянула в объектив — и чуть не вскрикнула. Харт стоял в лучах солнца, и все его тело словно сияло. Он был воплощением силы и красоты. Широкие мускулистые плечи плавно переходили в спину, а бедра были узкие и стройные.
Тут Харт оглянулся через плечо, и на его руках заиграли мускулы. Глаза же от яркого солнечного света отливали золотом.
— Эл, поторопись, черт подери. По дорожке, кажется, идет егерь.
— Отлично! Умоляю: не шевелись.
Элинор задержала дыхание и щелкнула затвором. Харт был прекрасен, как горец старинных времен. Старый Малькольм Маккензи выглядел, должно быть, точно так же. Малькольм был крепким и красивым воином, и во время Куллоденской битвы ему было двадцать пять. Перед самым сражением он бежал с леди Мэри Леннокс, похитив девушку прямо из-под носа ее английского семейства. Что ж, такое вполне в духе Маккензи — взять то, что тебе хочется, пусть даже и в разгар войны.