В самом деле, достойнейшая женщина в этом царствующем доме. Да здравствует правительница!
Е т т е р. Умна и должную меру знает во всем, что делает. Только не так бы крепко держалась она попов! И грех на ее душе, что в нашей стране прибавилось четырнадцать новых епископских кафедр. К чему это нужно? Право, только к тому, чтобы чужестранцев пристраивать на теплые места, где до тех пор местные настоятели сидели, а мы - изволь верить, что это во благо церкви. Да, уж это так. Нам вполне довольно было трех епископов: все шло прилично и добропорядочно. А теперь один перед другим старается показать, что он-де и есть нужный человек; ну и выходят каждую минуту вздоры и споры. Дело раскачивается да расшатывается - что больше, то хуже.
Пьют.
З у с т. Да ведь это было по воле короля. Тут уж она ничего не могла поделать.
Е т т е р. Вот теперь не смей петь новые псалмы! Так-то складно они в стихи переложены и напевы такие назидательные! И вдруг - петь не смей! А зазорные песни - сколько душе угодно. В чем дело? Там, видишь ли, ересь сокрытая, говорят, и бог весть еще какие штуки. Да я и сам их певал и никаких этих выдумок не приметил.
Б у и к. Вот извольте видеть! А у себя в провинции мы поем, что хотим. А это значит, что наместник у нас граф Эгмонт. Он ничего такого не требует. В Генте, в Иперне, по всей Фландрии - что кому любо, тот то и поет. (Громко.) Что может быть невиннее, чем духовная песня? Не так ли, дед?
Р у н с у м. Само собой! Ведь это дело богоугодное, поучительное.
Е т т е р. А вот они говорят, что это, мол, не по закону, не по-ихнему то есть, и оттого, мол, это опасно и лучше не надо. А служители инквизиции шныряют вокруг, и смотришь - тут как тут: сколько уже добрых людей пострадало. Не хватало еще насилия над совестью! Коли я уж делать не смей, что заблагорассудится, так могли бы, по крайней мере, оставить меня думать и петь, что захочу.
З у с т. Ничего инквизиция не добьется. Мы не так скроены, как испанцы, не дадим тиранить свою совесть. И дворянам следует найти удобный случай да крылья ей подрезать.
Е т т е р. Это невыносимо. Взбредет на ум этим милым господам нагрянуть в мой дом; а я сижу, работаю и как раз мурлычу французский псалом, а сам ничего не думаю - ни худого, ни хорошего, а мурлычу его потому, что он сам собой поется. И вдруг я - еретик и в тюрьму посажен. Или иду я себе в деревне и останавливаюсь возле кучи людей - слушают они нового проповедника, из тех, что понашли к нам из Германии. И тут же объявляют меня изменником, и, того и гляди, - головой поплачусь. Доводилось вам слышать такую проповедь?
З у с т. Смелый народ! Намедни слышал я, как один такой на лугу перед целыми тысячами говорил. Совсем другое кушанье, не то, что как наши с кафедры барабанят да людей латинской окрошкой напихивают. Этот говорил напрямик, говорил, как те до сих пор нас за нос водили, в умственной тьме держали и как мы могли бы побольше просвещения получить. И все это доказательствами из библии подтверждал.
Е т т е р. Да, тут в самом деле что-то есть. Я сам всегда это говорил и так об этом деле подумывал. Это уж давно мне в голову приходит.
Б у и к. За ними народ валом валит.
З у с т. Я думаю! Ведь тут услышишь немало и доброго и нового.
Е т т е р. Да и в чем тут дело? Неужели нельзя дать каждому на свой лад проповедовать?
Б у и к. Приободритесь, господа! За болтовней вы позабыли о вине и о принце Оранском.
Е т т е р. Нельзя о нем забывать. За ним, как за каменной стеной. Только подумаешь о нем, как в ту же минуту и знаешь, что за ним можно спрятаться, так что сам черт не откопает. Ура Вильгельму Оранскому! Ура!
В с е. Ура! Ура!
З у с т. Ну, старик, скажи и ты свое здравие.
Р у н с у м. Старые солдаты! Все солдаты! Война да здравствует!
Б у и к.