— О да, ваше сиятельство, я уверен, что смогу уладить это дело наилучшим образом, тем более что средства…
— Вот и прекрасно, святой отец, — перебила графиня пастора, почуявшего жирную добычу, и повернулась теперь к верховному судье: — А что вы скажете на этот счет, ваша честь?
Судья встал, низко поклонился графине и проникновенно сказал:
— Человек до тех пор является судьей, тем более верховным, пока он верой и правдой служит своему господину.
— Чрезвычайно глубокая и мудрая мысль! — заявила графиня. — Боюсь, мы недостаточно высоко ценили до сих пор вашу мудрость и преданность. Эта досадная ошибка будет незамедлительно исправлена. Итак, господа, на пути вынесения нами справедливого и назидательного приговора всем тем, кто, позоря имя наше, обворовывал казну нашу, обманывал, насиловал, грабил и всячески обижал наш народ, никаких препятствий больше нет, и мы можем с чистой совестью и с именем Господним на устах и в сердце заняться этим богоугодным делом, не правда ли, господа? Я полагаю, что приговор должен быть предельно суровым — ведь надлежит не только покарать преступников, но и очистить имя и честь графинь де Вервен от скверны этих негодяев и мошенников. Пусть топор, петля и кнут послужат восстановлению и торжеству справедливости!..
…Но вот герольды наконец вскинули свои горны и возвестили собравшийся народ о начале церемонии свершения приговора суда…
Глава ХХ
…В столовую они вошли все вместе: старшая Диана Трелон, ее дочь и внучка, три поколения графинь де Вервен — Весна, Лето и Осень жизни человеческой.
— Дети мои, — сказала старшая графиня, — я счастлива представить вас моей дочери. Мистер Ричард Чанслер. Мистер Чарльз Смит. Моя очаровательная дочь Диана Трелон, графиня Луиза де Вервен. Мою дорогую и бесконечно любимую внучку вы уже знаете. Теперь вся наша семья в полном составе и за одним столом.
Когда Диана сказала Ричарду, что ее мать еще совсем молодая и очень красивая женщина, он и представить себе не мог, насколько она была близка к истине. Но только близка! Истина же состояла в том, что каждая черта ее лица была совершенным творением Природы. Эталон женской красоты. Рядом с такой женщиной тускнеет всё. Такая красота неотвратимо манит и увлекает в свою бездну…
— Джентльмены, — заговорила она необычайно мягким голосом. Удивительно, необъяснимо робкая, застенчивая и одновременно ласковая
и очень добрая улыбка обнажила зубы столь совершенной белизны и красоты, что невольно взгляд задерживался на них, как на прекрасной драгоценности. Губы ее, лишь едва заметно подведенные бледно-розовой помадой, были так призывно хороши, что казалось, даже неодушевленные предметы не могли не волноваться, глядя на них. Говорила она негромко, едва склоняя голову то в одну, то в другую сторону, на чистейшем английском языке, как редко говорят сами англичане. — Джентльмены, я никогда не смогу выразить вам свою признательность и благодарность за спасение моей Дианы… моей дорогой девочки… всей нашей семьи… Не судите меня слишком уж строго, джентльмены… я ведь всего только мать… а слезы матери лишь по цвету отличаются от крови… — Она продолжала улыбаться своей завораживающей улыбкой, а слезы крупными алмазами выкатывались из неведомых глубин ее больших и прекрасных темно-серых глаз, опушенных длинными ресницами. Возле уголков глаз стали едва заметны короткие, тонкие, как нити шелковой пряжи, складочки-морщинки. — Только мать может быть так счастлива, как я, узнав, что Всевышний
одарил мою дорогую дочку такой любовью. Она носит под своим сердцем ваш плод, мой дорогой Ричард, и отныне вы так же близки, дороги, любимы мною, как и моя дочь Диана. В нашей семье не было и нет мужчин,
и мы вынуждены всегда сами заботиться о своей защите. Но теперь в нашей семье есть вы, двое самых смелых, верных и добрых мужчин, два наших самых дорогих рыцаря, друга и защитника! Ах, право, я так волнуюсь… простите меня, дорогие мои…
— Ах, браво, матушка, я тебя так люблю! — Диана бросилась обнимать
и целовать свою мать. — И тебя, моя самая мудрая, добрая и красивая бабушка на свете! Вот… вот… вот так я тебя люблю! Только еще больше… А тебя, мой Ричард… нет, тебе я скажу об этом позже… но поцелую уже сейчас… вот… вот так… вот так… А вас, Чарли, мой самый лучший и добрый друг, мне хочется так обнять и поцеловать, как это могла бы сделать только очень уж любящая сестра! Вот так… вот так… О господи! Как я люблю всех вас! Просто… просто — ужасно!
— Все, все! — с напускной строгостью сказала старшая Диана. — Хватит прыгать! Иначе немедленно снова отправишься в свою постель. Тебе что сказали сегодня врачи?
— Фи, какие же все они противные! И эти их руки… глаза… так и ползают по тебе… Фи, какая гадость все эти ваши врачи… И слушать их тоже противно!
— О Диана! — взмолилась ее мать. — Умоляю тебя… право… будь, пожалуйста, сдержаннее…
— Все, все, я буду паинькой! Пожалуйста, не сердись на меня, просто
я сейчас очень, очень счастлива! Мне кажется, я еще никогда в жизни
не чувствовала себя такой счастливой! Аааххх… как мне хорошо сейчас… А что, дорогие мои рыцари, теперь-то вы поверили мне, что моя дорогая матушка самая красивая женщина на свете?
— О боже… Диана, доченька, что с тобою сегодня? Пощади… милая… — Она густо покраснела и опустилась в кресло. — Я не узнаю тебя, право… Пожалуйста, не шути таким образом. Ты ведь ставишь меня в ужасное положение…
— Ты, безусловно, права, любовь моя, — сказал Ричард, обняв за талию свою Диану. — Твоя матушка действительно самая красивая женщина на свете, и я преклоняю перед нею свои колени. Мадам…
— Ах, Ричард… пожалуйста… прошу вас… встаньте… Благодарю вас…
— Ага, вот видишь?! — не унималась дочь. — А Чарли?
— Я… я… вы… мы…
— Все ясно — кажется, вы того же мнения. Но тогда почему вы все еще стоите на ногах? То-то же… Матушка, дай, пожалуйста, по своей прекрасной руке каждому из моих рыцарей. Вот так… И не сердись на меня — я сейчас ужасно счастлива! Хотя… А как же теперь я, мой Ричард? Помнится, ты не был совсем уж равнодушным к моему облику… еще несколько дней назад, а теперь, увидев мою прекрасную матушку, ты уверяешь, что это она самая красивая женщина на свете? А какая же теперь я?
— Но ты — богиня и, следовательно, просто не поддаешься никакому сравнению! Простите, мадам, я…
— О, мой Ричард! Я тотчас же умру от счастья! Я… я… — И она бросилась в его объятия.
— Дети мои, — повысила голос старшая Диана, — хватит вам обниматься, целоваться и лить слезы. А ты, попрыгунья, немедленно отправишься в свою постель! Такие волнения могут кончиться слишком плохо. Не вынуждай меня сердиться! Когда я сержусь, то становлюсь совсем старой и очень некрасивой… Дорогие мои, прошу вас за стол. Нас давно ждет наш первый семейный обед. Пожалуйста, Диана с Ричардом — по правую руку, Диана с Чарли — по левую, а Диана старая… нет, нет — старшая, хотела я сказать… сядет на свое место во главе стола… с вашего разрешения. Джентльмены и рыцари, наполните бокалы двух старших Диан. Младшая лишается этого удовольствия… до поры до времени… Пожалуйста, дети мои, возблагодарим Всевышнего…
Когда после обеда все перешли в большую парадную гостиную и широким полукругом расселись в креслах лицом к яркому огню большого и нарядного камина, Диана предложила:
— Дорогие мои старшие Дианы! Что бы вы сказали, предложи я вам спеть и сыграть на лютнях наши любимые песни для дорогих… и любимых… да, да — любимых! — наших рыцарей?
— О, я — с превеликим удовольствием! — засверкала улыбкой Диана-мать.
— Гм-м-м… я, пожалуй, тоже… если еще смогу, — улыбнулась и Диана-бабушка. — Но прошу всех вас иметь при этом в виду, что последние лет, пожалуй, пятнадцать… если не все двадцать… мне не доводилось подвергать слух моих гостей столь серьезному испытанию. Но для моих дорогих мальчиков — пойду на все что угодно, даже на это! В конце концов, они рисковали ради нас гораздо большим.
— Браво! — Диана порывисто встала с кресла и захлопала. — Я всегда
и всем говорила, что у меня самая умная, добрая и красивая бабушка на свете! Я очень-очень люблю тебя!
Вероятно, это было самое прекрасное трио на свете! Три очаровательные женщины трех поколений — Весна, Лето и Осень жизни человеческой — пели о Любви, Верности и Счастье.
Пойдем гулять с крутых высот,
Как пастушок стада пасет,
Под шум ручьев в полдневный час
Внимать, как птицы славят нас,
Внимать, как птицы славят нас.
Из роз я там совью шалаш,
Сложу из маков вензель наш,
В цветах, как в раме, будешь ты,
Одежда, ложе — все цветы,
Одежда, ложе — все цветы.
Вплету в солому пук цветов,
И пояс для тебя готов