Сначала умер дядя, который Вас очень любил, а потом в воскресенье умерла тетя, которая болела три дня. Мамы уже не было. Я был один с Лоли и Дельфиной, женой Грасьена, которая меня очень любит; это было очень грустно, потому что тетя не хотела меня покидать. Но было нужно. А теперь я сплю около Дельфины, потому что Лоли вызвал ее брат в Орн. Грасьен тоже очень добр ко мне. Он показал мне, как сажать черенки и делать прививки, это забавно, и потом я помогаю валить деревья.
Вы знаете, Ваша записочка, где Вы написали свое обещание, нужно ее забыть, потому что здесь больше никого нет, чтобы Вас принять. Но мне грустно от того, что я не смогу Вас увидеть, потому что я Вас очень любил. Но я Вас не забываю.
Ваш маленький друг Казимир.
Смерть г-на и г-жи Флош оставила меня довольно равнодушным, но это неумелое простое письмо меня взволновало. В это время я не был свободен, но решил для себя уже в пасхальные каникулы провести рекогносцировку до Картфурша. Что из того, что там некому меня принять? Я остановлюсь в Пон-л'Евеке и найму коляску. Нужно ли добавлять, что мысль о возможной встрече с загадочной Изабель влекла меня туда не менее сильно, чем чувство жалости к ребенку. Некоторые места его письма были мне непонятны, я плохо увязывал события... Удар старухи, приезд Изабель в Картфурш, отъезд аббата, смерть стариков, во время которой их племянницы не было на месте, отъезд м-ль Вердюр... нужно ли было видеть во всем этом всего лишь случайную цепь событий или следовало искать между ними какую-то связь? Казимир не смог, а аббат не захотел просветить меня на сей счет. Пришлось ждать апреля. И уже на второй день, как я освободился, я отправился в Картфурш.
На станции Брей я заметил аббата Санталя, собирающегося сесть в мой поезд, и окликнул его.
-- Вы снова в этих краях, -- промолвил он.
-- Я не думал, что вернусь сюда так скоро.
Он вошел в купе. Мы оказались одни.
-- Да, после вашего визита здесь многое переменилось.
-- Я узнал, что вы обслуживаете теперь приход в Брейе.
-- Не будем сейчас об этом, -- и он сделал рукой знакомый жест. -- Вы получили уведомление?
-- И тотчас направил свои соболезнования вашему ученику; от него-то я и узнал потом кое-какие новости, но он сообщил мне немного. Я чуть было не обратился к вам с просьбой рассказать мне некоторые подробности.
-- Надо было написать.
-- Я подумал, что вы вряд ли сообщили бы мне что-либо, -- добавил я смеясь.
Но, видимо, не так связанный приличиями, как в те времена, когда он служил в Картфурше, аббат, казалось, был расположен к разговору.
-- Ну, не несчастье ли то, что там происходит? -- начал он. -- И все аллеи пойдут туда же!
Сначала я ничего не мог понять, но потом вспомнил строчку из письма Казимира: "Я помогаю валить деревья..."
-- Зачем они это делают? -- наивно спросил я.
-- Как зачем, дорогой сударь? Спросите у кредиторов. Впрочем, не в них дело, все делается за их спиной. Имение заложено и перезаложено. Мадемуазель де Сент-Ореоль берет все, что может.
-- А она там?
-- Как будто вы этого не знаете!
-- Я просто предполагал, судя по некоторым словам...
-- Именно с тех пор, как она там, все и пошло как нельзя хуже. -- На некоторое время он овладел собой, но потребность высказаться на этот раз его пересилила; он больше не ждал моих вопросов, и я счал более разумным не задавать их.
-- Как она узнала, что ее мать парализована? -- говорил он. -- Я так и не смог этого понять. Когда она узнала, что старая баронесса не может больше встать с кресла, она заявилась туда со своими вещами, и г-же Флош не хватило мужества выставить ее за дверь. Тогда-то я и уехал оттуда.
-- Очень жаль, ведь вы, таким образом, оставили Казимира.
-- Возможно, но я не мог оставаться рядом с этой... я забываю, что вы ее защищали!..
-- Быть может, я и дальше буду это делать, господин кюре.
-- Продолжайте.