Да-да, мадемуазель Вердюр тоже ее защищала до тех пор, пока не увидела смерть своих хозяев.
Я восхищался тем, что аббат почти полностью освободил свою речь от того изящества, которое было ей присуще, пока он находился в Картфурше; он уже освоил манеру и язык, свойственные сельским священникам в Нормандии. Он продолжил свою мысль:
-- Ей тоже показалось странным, что оба умерли одновременно.
-- Разве?..
-- Я ничего не говорю, -- и он по старой привычке надул верхнюю губу, но тут же прибавил: -- Хотя в округе говорили всякое. Никому не нравилось, что племянница стала наследницей. И Вердюр тоже предпочла уйти.
-- Кто же остался с Казимиром?
-- А! Вы все-таки поняли, что общество его матери не подходит ребенку. Так вот, он почти все время проводит у Шуантрейлей, ну, вы знаете, садовник с женой.
-- Грасьен?
-- Да, Грасьен, который воспротивился было вырубке деревьев в парке, но ничем не смог помешать. Это нищета.
-- Между тем у Флошей деньги были.
-- Но все было проедено в первый же день, сударь вы мой. Из трех ферм Картфурша г-жа Флош владела двумя, которые уже давно были проданы фермерам. Третья, маленькая ферма де Фон, еще принадлежит баронессе -- она не сдавалась в аренду, за ее состоянием следит Грасьен, но она тоже скоро со всем остальным пойдет с молотка.
-- А само имение Картфурш будет продано?
-- С торгов. Но это невозможно сделать до конца лета. А пока, прошу поверить, девица пользуется этим. Кончится тем, что ей придется сдаться, но к этому времени в Картфурше останется половина деревьев...
-- Кто же покупает у нее лес, если она не имеет права его продавать?
-- Вы еще так молоды. Когда все идет за бесценок, покупатель найдется.
-- Любой судебный исполнитель может запретить это.
-- Судебный исполнитель заодно с дельцом, представляющим интересы кредитора, который там обосновался и который, -- он наклонился к моему уху, -- спит с ней, раз уж вы хотите все знать.
-- А как книги и бумаги г-на Флоша? -- спросил я, не выказывая волнения от его последней фразы.
-- Мебель и библиотека будут пущены скоро в продажу, или, точнее, на них будет наложен арест. К счастью, там никто не догадывается о ценности некоторых произведений, иначе их давно бы уж и след простыл.
-- Может найтись какой-нибудь пройдоха...
-- Сейчас все опечатано, не беспокойтесь, печати снимут только для инвентаризации.
-- Что говорит обо всем этом баронесса?
-- Она ни о чем не подозревает, ей приносят еду в спальню, она даже не знает, что ее дочь находится там.
-- Вы ничего не говорите о бароне.
-- Он умер три недели назад, в Каене, в доме для престарелых, куда мы его недавно устроили.
Мы приехали в Пон-л'Евек. Аббата Санталя встречал священник, аббат попрощался со мной, порекомендовав мне гостиницу и человека, сдававшего напрокат коляски.
На следующий день я остановил коляску у входа в парк Картфурша; я условился с возницей, что он приедет за мной через пару часов, когда лошади передохнут на одной из ферм.
Ворота в парк были широко открыты; почва аллеи была изуродована гужевыми повозками. Я готовился к самому страшному разорению и был неожиданно обрадован при виде моего доброго знакомца -- распустившегося "бука персиколистного"; мне не пришло в голову, что своей жизнью он обязан, очевидно, лишь заурядному качеству своей древесины; идя дальше, я убедился, что топор не пощадил самых прекрасных деревьев. Прежде чем углубиться в парк, мне захотелось увидеть тот павильон, где я обнаружил письмо Изабель, но вместо сломанного запора на двери висел замок (позже я узнал, что лесорубы хранили там инструменты и одежду). Я направился к дому.