Мужчина курил, смотрел на четкий, правильный про-филь женской головы.
-- Хорошая ты, -- вдруг сказал он просто. -- Тебя как зовут?
-- Нина.
-- Хорошая ты, Нина.
-- Да уж... -- Женщина не обернулась к нему; в голосе ее были и смущение, и радость, тихая, не забытая еще радость недавних лет.
-- Я тебя рисовать буду
-- Как это? -- Нина повернулась к нему и тотчас отверну-лась.
-- Ну... про тебя... Картина будет называться "Кукушки-ны слезки".
-- Господи! -- только и сказала Нина.
Немножко помолчали.
-- А тебя как зовут? -- спросила Нина.
-- Сергей.
-- Жить-то где будешь?
-- Не знаю...
-- У нас можно. Мы вдвоем с мамой, а дом большой. По-ловина все равно пустует. У реки как раз... Сергей помолчал.
-- Мне, понимаешь... это... Ты обиделась?
-- Ну и ладно. И хорошо, что стыдно. -- Она наклонилась вперед и огрела мерина вожжами. Телега дернулась и громко застучала по дороге.
-- Нина! -- позвал художник.
-- Ну... -- Нина упорно не оборачивалась к нему.
-- Ты обиделась?
-- Да ладно!.. На вас на всех обижаться -- обиды не хва-тит. Не надо больше про это говорить. Вон Березовка наша.
Впереди показалась деревня. Ранняя заря окрасила кры-ши домов в багровый цвет, и они неярко, сильно тлели по-среди молодого золота созревающих хлебов.
-- Нарисовал бы вот такой вечер? -- спросила Нина. -- Видишь, красиво как.
-- Да, -- тихо сказал художник. Помолчал и еще раз ска-зал: -- Да.
Хорошо было, правда.