Коллеги покинули кабинеты, хватали меня за куртку и наперебой засыпали идиотскими вопросами.
Среда. 16.20
- Вячеслав! Слышали, ужас какой! Одиннадцатый троллейбус уже током бить стал. Двоих убило, - донесла до меня телефонная трубка взволнованный голос Игоря.
- Уже одиннадцатый? – Искусно изумился я.
Одиннадцатый, но не последний.
- Только что по радио сообщили. Говорят, все троллейбусы с линий снимают. Как минимум, пока дожди не пройдут.
- Не следили за парком, допрыгались, - вздохнул я, - к сожалению, и у нас в агентстве пострадавшие от такого безобразия имеются.
Рассказывать Игорю о своих сгоревших начальниках я не стал. Ни к чему ему лишняя информация.
- Я вот что хочу сказать, Вячеслав. Мы решили отказаться от рекламы на троллейбусах. Ваше предложение по радио в силе?
- Готов выслать сию секунду.
- Если можно, прямо сейчас мне на электронный адрес. И счет заодно. Тянуть нечего, оплатим прямо с утра. Можете ролики заказывать.
Среда. 17.35
- Как смотришь, чтобы генеральным директором стать? – спросил меня приехавший Денис. Наш третий учредитель.
- А ты сам не хочешь?
- Честно? Неинтересно мне это. На работу каждый день ходить… Так что давай. Зарплата – десять процентов от доходов. Все карты тебе в руки, но, предупреждаю сразу, не справишься – опять перейдешь в менеджеры. Три месяца тебе испытательного срока.
Денис пожал мне руку, почему-то подмигнул, усмехнулся едва заметно, застегивая кожаный плащ, и вышел из офиса.
Я развалился в романовом кресле. Набрал секретаря.
- Так. Наташу ко мне! Срочно!
С новыми обязанностями я справлюсь. Уверен.
ИСТОРИЯ ДВЕНАДЦАТАЯ
Самое страшное для жизни место – Город. Ваш Город. В любой час, в любую секунду вас могут втоптать в грязь, унизить, физически уничтожить. Вы не заметили, когда стали виновны. Но это заметили ОНИ и отняли все, что было вам дорого. Однако иногда и этого ИМ кажется мало. И тогда ОНИ оставляют вас существовать - инвалидом, безнадежным калекой, полуживым примером того, как опасен Город. Ваш Город.
ПРИВИВКА ОТ ТОСКИ
Первой пришла необъяснимая тоска. Я почувствовал ее еще во сне. Словно невидимый детский голосок нашептывал мне, что самое страшное уже позади, что страх уже не вернется. По крайней мере, не такой сильный страх.
Тоска говорила мне о том, что все позади. Позади плохое, и позади что-то исключительно важное, без чего моя жизнь на долгое время лишится смысла и старых радостей. Тоска по чему-то безвозвратно ушедшему. Или по кому-то?
Тоска помогла мне очнуться, выкарабкаться из липкой хватки нездорового, засасывающего сна. И привела за собой боль. Боль разорвала меня на мелкие клочки, и теперь рисовала на них острым грифельным карандашом. Я не знал, что бывает такая боль. Такая боль и тоска.
Тоска привела боль, но не ушла. Нашарив своей маленькой холодной ладошкой мое сердце, она сжала его в свой крепкий кулачок и медленно, необратимо вынимала, оставляя за собой звенящую пустоту и отчаяние.
Я слушал боль и свою тоску, потому что ничего другого мне не оставалось. Я лежал в полной темноте. Наверное, с закрытыми глазами. Я не был уверен, остались ли у меня глаза, потому что открыть их никак не получалось. Тоска говорила, что я еще не готов увидеть мир, в котором теперь придется жить. А боль говорила о том, что она гораздо лучше тоски. Потому что от боли есть лекарство, но редкий человек находил прививку от тоски.
Я в больнице? Разбился на машине? Я помнил, что недавно, до того как ЭТО случилось, зарядили противные весенние дожди. Они шли долго, много дней подряд. А по ночам еще подмораживало. Город был парализован дорожными заторами – машины бились едва не на каждом углу. И вроде пару дней я никуда не выезжал, как советовали по радио…
Но почему перед глазами стоит яркое весеннее солнце? Я смотрю из окна на улицу, где почти не осталось почерневшего снега. В тот день… Это был первый теплый день и его я совершенно не помню…
…Я очнулся через день или через час. И вдруг с какой-то абсолютной отчетливостью понял, что в моей непонятной ситуации час, день, а, может быть, и год долгое время не будут иметь никакого значения.
В тот день я смотрел из окна на залитую солнцем улицу. На людей около станции метро, наконец-то скинувших опостылевшие пальто. Выходной день. Городской праздник. Вечером будут народные гуляния.
Вспомнил, как позвонил Серега и предложил нам с Тамарой сходить вечером в кабачок-кораблик на набережной. Я вспомнил все, что произошло дальше, вспомнил и заставил себя забыть. И снова начал вспоминать – медленно, как кинофильм, словно еще можно было переписать сценарий и изменить сюжет.
Целый день мы с Тамаркой перетряхивали свои гардеробы, развешивая на плечики весенние шмотки и консервируя на антресолях зимнюю обувь. Время пролетело молниеносно и спохватились мы, когда нужно было срочно выходить.
На кораблике я собирался выпить и машина, понятное дело, исключалась. Решили поймать такси.
- На такси мы точно опоздаем, нам весь Центр объезжать, там ведь сегодня народные гуляния, - жена кивнула в сторону метро, - поехали лучше под землей.
- Да ну его, не люблю метро, - я вытянул руку, но водители равнодушно ехали мимо.
- А ты снобом становишься! А слабо как простые люди, под землей?
Машины все не останавливались.
- Да запросто! – На метро я не ездил уже несколько лет, а поэтому мне стало даже любопытно.
Кинофильм в моей голове крутился все медленнее.
Метро мне никогда не нравилось. А за годы, что я туда не спускался, оно стало неизмеримо хуже. И дело не в переполненных вагонах, оклеенных рекламой дешевого ширпотреба, не в обшарпанных вагонах и станциях. Теперь метро было трудно назвать просто средством транспорта, как раньше. Оно стало визитной карточкой, средой обитания для целой социальной прослойки. Скажи мне, на чем ты ездишь, и я скажу кто ты? Наверное.
Подростки с бутылками низкокачественного пива и банками разбодяженного химическими ароматизаторами спирта в руках. Мужчины и женщины в не первой молодости одежде, когда-то без примерки купленной на ближайшей барахолке. Небритые личности, мрачно кидающие взгляды исподлобья. Неизменные озлобленные старухи с рюкзачками на колесиках, едущие по своим, никому не ведомым делам. У всех печать неведомого порока, какого-то генетического проклятия на лицах. Наверху все они растворялись внутри магазинчиков и палаток, растекались по многочисленным переулочкам и скверикам, а может, просто прятались под невидимым панцирем, меняли окраску, сливаясь с чуждой им обстановкой. В метро они были дома…
- Так это она в окно выбросилась?
- Она. Прямо из нашего корпуса. Красивая, наверное, была. Не захотела жить с таким лицом.
- Да ведь шрамы и убрать можно. И следов бы не осталось.
- Ну, а глаз ты как вернешь? А еще ей врач сказал, что детей у нее никогда не будет. Все разорвано там было.
На этот раз меня разбудили женские голоса. И особенно их странный и страшный диалог. Боль немного утихла. Или я просто привык к ней? Дышать носом не получалось – он был забит какой-то гадостью. Тампонами, что ли? Рук я по-прежнему не чувствовал. Зато получилось открыть глаза.
Полутемная комната. Какая-то аппаратура рядом с больничной койкой мигает разноцветными лампочками. Провода, уходящие куда-то внутрь меня. И две женщины в белых халатах, негромко разговаривающие около окна палаты. Я попробовал выговорить хоть слово, но сухие, растрескавшиеся губы слушаться отказывались. Дыхание перехватило.
Очевидно, медсестры что-то почувствовали и повернулись в мою сторону. Одна увидела мои открытые глаза и негромко вскрикнула. Другая стремглав выбежала из палаты. Через пару минут она вернулась вместе с врачом.
- Протрите ему лицо, - велел врач.
- Попить, - в этот раз моя попытка заговорить была удачнее. Кажется, меня даже поняли.
- Все завтра, - покачал головой врач, - сейчас капельницу поставим, будет легче. Все вопросы к своему доктору, - остановил врач мой новый позыв поговорить.
Тоска снова залезла в меня холодной ладошкой. Как будто забыла в прошлый раз забрать из меня что-то ставшее, по ее мнению, лишним.
Мы вошли в полупустой вагон, в крайнюю дверь. Я увидел три пустых места рядом с междувагонной дверью и вспомнил, что когда-то любил именно эти места. Тамарка села к стеночке, я пристроился рядом.
На каждой станции вагон все больше наполнялся. Свободных мест давно не осталось, но и давки пока не было. Веселые, нарядные, хоть и несуразно немного одетые, далеко не всегда трезвые люди входили в вагон. Чаще всего группками по четыре-пять человек, но встречались и парочки вроде нас.