Настя следила за тем, чтобы на совещаниях все вели себя естественно и принимали нужные решения. С особой осторожностью нужно было обходиться с простыми людьми. Они пугались камер, атмосфера съемочной площадки действовала на них оглушающе. С одной стороны, это приводило к тому, что они плохо соображали, быстро пугались и охотно доверяли знаменитым людям, которые подсказывали им решения, с другой — могли в состоянии шока выкинуть что-нибудь неожиданное.
Настя ждала, что Пихи будут голосовать против Павла — нескладного и глупого, несимпатичного человека. Но мать вдруг решительно назвала Мельника:
— Ничего не сказал дельного. Даже не пробовал. Другие вон хоть старались…
У Насти дрогнуло сердце. Она, конечно, понимала, что от этой женщины ничего не зависит, но ей стало неприятно. Анна тоже слегка растерялась, но через мгновение уже справилась с собой.
— Как же, — мягко сказала она, — он же угадал. Немного, но…
— Одну минуточку, — вмешался профессор парапсихологии. Он пригнул голову к столу и затряс худой красножелтой рукой, которая болталась в рукаве заношенного коричневого пиджака, будто колокольный язык. — Он действовал по классической мошеннической схеме, вы не заметили?
— То есть? — спросил актер.
— То есть он сказал как можно меньше — чтобы ошибиться как можно меньше. Это же очевидно. И главное: что он сказал? Что молодой человек — водитель? Так это было очевидно. Имя машины? Но я так понимаю, что машины этой марки часто называют Фредами, это в порядке вещей. Что мать его была красивой женщиной, и что у нее было зеленое платье? Послушайте: каждый человек в юности красивее, чем в более позднем возрасте. Ну и зеленые платья, как я понимаю, не редкость. Тут он попал пальцем в небо. Ну разве нет? Разве нет — я вас спрашиваю!
Психолог жевал губы, обдумывая, как возразить, но Анна сообразила первой. Она повернулась к актеру:
— Ну а вы что скажете? Как он показал себя в вашем случае?
Актер откашлялся и басовито произнес:
— У меня хорошо все было. Он много что правильно сказал.
— Тогда почему бы нам не рассмотреть другие кандидатуры? — резво подхватила Анна. — Ведь, насколько я понимаю, были и те, кто провалил оба испытания…
Ситуация была переломлена. Совет, как и было задумано, остановился на неприметной Светлане.
О решении медиумам традиционно сообщали в мистическом месте. Это был огромный старинный парк, почти лес, с дворцами и павильонами, буйно заросший, пересеченный десятками неглубоких оврагов и украшенный ожерельем прудов.
Финальную часть каждой серии снимали возле полуразрушенной двухсотлетней башни. Ее построили в начале девятнадцатого века в виде руины, следуя романтической моде на мистику и старину. Каждый раз участники шоу поднимались на руину по завитку опасной лестницы со стесанными ступенями, в которых шатались, готовясь выпасть, крупные круглые камни, и вставали на узкой стене, держась за тонкие металлические перила. На каждого из них направлялся свет прожектора, и, когда Анна произносила имя выбывшего, луч света гас.
В полночь медиумов выпустили из автобуса, припаркованного на одной из центральных аллей, и они пошли к месту съемки размашистыми быстрыми шагами. Гане всегда нравилось снимать, как они один за другим появляются из полукруглой арки под лестницей руины — бесшумно и быстро, как летучие мыши. Старинные развалины, густо заросший парк, ночь, редкие огни и тишина придавали шоу необходимую нотку напряженности и таинственности.
Медиумов расставили по местам, Анна произнесла свой текст. Свет над Светланой померк, она опустила голову — покорно, будто действительно прочла свою судьбу заранее, по рисунку летящих по небу серых, рваных в клочья облаков, по грубому карканью вороны перед рассветом. Вышло красиво.
Камеры выключили, медиумов спустили с руины и проводили к автобусу. Светлану подгримировали и повели к пруду, где на ажурном горбатом мостике ее ждала Анна. Здесь записывалось последнее слово выбывающего. С мостика хорошо был виден парк: вытянутое зеркало пруда, темные волны подступающих к воде деревьев и крыши дворца за ними. Светлана волновалась. Она сцепила руки и сжала пальцы так сильно, что Гане казалось, еще секунда — и он услышит хруст ломающихся пальцев. Анна тоже видела, что происходит, и спешила начать, чтобы героиня не разразилась слезами раньше времени.
Включился яркий свет, ведущая тихо спросила:
— Светлана, какие чувства вы испытываете в связи с решением жюри?
— Мне кажется, это несправедливо, — начала Светлана, и голос ее трижды пресекся, пока она произносила короткую фразу. — Я делала что могла — я действительно делала что могла…
В этот момент Ганя осознал, что смотрит не на участницу. Что-то отделилось от берега в нескольких десятках метров от съемочной группы и теперь скользило к мосту. Это было нечто неясное, одновременно темное как вода, и молочно-белое как предрассветный туман. В самой середине мерцал трепетный огонек свечи, живой, будто бьющееся сердце.
— …я уверена, что я… — Голос Светланы вдруг стал раздражающей помехой. Гораздо важнее стало узнать, что плывет по темной воде пруда. И не один Ганя чувствовал себя так, потому что, не дожидаясь окончания фразы, Анна громко спросила:
— Что там плывет?
Она решительно пошла вперед, отодвинула рукой опешившую Светлану, встала у самых перил и наклонилась над водой. Тут же камера качнулась вперед и вверх, слетая со штатива, и широкая спина Руслана загородила от Гани пруд. Тогда он тоже подошел к перилам моста и вцепился в холодный, липкий, запыленный чугун.
Луч от камеры Руслана выхватил темное, напитанное влагой дерево, а потом — лицо и широко распахнутые глаза. Закричала Светлана, за ней — Анна. Это был страшный крик, дикий, на износ, какого Ганя никогда не слышал. Он и сам готов был кричать, потому что на сколоченном из грубых досок плоту лежала обнаженная Настя. Мертвая. Со свечой в окоченевших руках. Ее длинные черные волосы были распущены и плыли за плотом по воде.
— Настя, — прошептал Ганя.
Чьи-то крепкие руки отдернули его прочь от перил. Ганя потерял счет времени. Он сидел на берегу и смотрел перед собой. Взгляд его не мог остановиться ни на чем, изображение расплывалось, искажалось и теряло смысл. Только иногда что-то случайно оказывалось в фокусе. Например, багры: откуда-то в большом количестве взялись багры, и Ганя даже немного посмеялся про себя над тем, какое это смешное слово: ба-гры. Гры.
Туман рассеялся, когда оказалось, что это не Настя. Очень похожая женщина, вот и все: высокая, стройная, темноволосая, но не Настя.
Прибыла полиция. Из парка никого не выпустили. Занимался рассвет, допрос шел полным ходом. Оказалось, что алиби есть только у пятерых: у Гани, Светланы, Анны, Руслана и у Сашка, который держал микрофон.
Остальные ждали окончания съемки у автобусов и постоянно перемещались. Никто ничего не мог доказать или подтвердить. Гане было страшно. Его желудок болезненно сжимался каждый раз, когда он думал о том, что плот от дальнего берега мог оттолкнуть кто-то из людей, которых он сегодня привез с собой.
Эпизод шестой ТРЕТЬЕ ИСПЫТАНИЕ
1Сначала Боря отказывался сниматься. Он совершенно не хотел показывать свое лицо на экране, стеснялся камер и боялся, что после съемок внимание к нему будет так велико, что невозможно станет охотиться за новыми жертвами. К тому же он подозревал, что медиумы могут оказаться настоящими, и боялся разоблачения. Но сопротивляться матери было невозможно. Она плакала, жаловалась, настаивала, приводила доводы. В конце концов Боря сдался.
Он приехал, как и велели, утром, встал у обочины дороги, которая к полудню превратилась в раскаленный ад, и молчал, хмуро глядя себе под ноги. Однако приободрился, когда понял, что никто из медиумов не может его разгадать. Не очень способный к наукам, тугодум во всем, что касалось учебы, Пиха хорошо соображал, когда дело касалось Фреда или совершенных им убийств. Он представил, как подруги его матери посмотрят «Ты поверишь!» и убедятся, что он ни в чем не виноват: все медиумы, в один голос, говорили именно это, а мамины подруги телевизору верили.
Он понял, что мать надо ценить.
Теперь она сидела справа от него, в кабине Фреда, на том самом месте, где обычно сидел труп. Они ехали домой, мать слегка покачивало, а когда шатало сильно, она придерживалась двумя пальцами за приборную доску. Ободренный ее молчанием и счастливым выражением лица, даже отчасти растроганный, Боря предложил ей заехать в кафе.
— Давай, ма, — сказал он. — Мы ж теперь как звезды. Надо отметить.
Они поели. Боря не скупился и даже взял матери для шика бокал вина. Она, смущенная и немного напуганная неожиданным проявлением внимания, не посмела отказаться и выпила до дна, хотя вино показалось ей ужасно кислым и вызвало сильную, переходящую в тошноту изжогу. Но она терпела, не в силах поверить своему счастью: сын стал с ней разговаривать.