На длинной, жилистой и загорелой шее у него всегда высоко держалась вытянутая голова с широким утиным носом, - он будто постоянно соображал: откуда поддувает? Подбородок и щеки у него обрастали так быстро и таким жестким медным волосом, что его брили всем отделением и уже попортили все бритвы.
- Встать и стоять! - раздумчиво, простуженным голосом повторил Умрихин слова отделенного и, когда все обернулись к нему, еще раз повторил: - Встать и стоять! Ну, это как придется! Сказывают, сила силу берет. Что ты сделаешь, если у них силы больше? Вот завтра, глядишь, двинет он танки...
- Ну и что? - сердито оборвал его Юргин. - Опять пугаешь? Ты мне брось, каланча пожарная, пугать людей! Что за привычка?
- Где мне, товарищ сержант, людей пугать! - мирно и грустно возразил Умрихин. - Я сам боюсь!
- Какого же ты черта боишься? Отчего?
- Опять же через свой рост, - степенно поведал Умрихин. - Я же самый приметный в полку. В три погибели согнусь на перебежке - все одно хребет мелькает выше кустов. Меня, товарищ сержант, очень уж на большую дистанцию видно!
- Да, нерасчетлив был твой папаня! - весело подхватил Дегтярев. Экую детину породил! Вместо одного вполне бы два бойца вышло!
- Во! - охотно согласился Умрихин. - И было бы лучше!
- Главное, у каждого поменьше бы придури было, - сказал Юргин, - а то у тебя одного чересчур много.
Умрихин вздохнул, шумно очистил в сторону вместительный утиный нос и ответил без обиды, сумрачно:
- Нет, не понимаете вы моей участи! - Он высоко поднял палец. - А фамилию мою вы в счет кладете? Умри-хин! Попробуй-ка с такой фамилией на войне! С ней, бывало, и дома-то жить страшновато. Нет, дружки-товарищи, мне не миновать смерти!
- Конечно! - захохотал Дегтярев. - Лет через сто!
- Тебе, Семен, смешки все! Придется тебе туго в бою, ты в любую мышиную нору юркнешь - и был таков!
- Мне не будет туго! - дерзко ответил Дегтярев. - Уж если зачнется как следует бой, не полезу в нору, я не твоей породы!
- Ты что - мою породу?
- Ну, будет! - прикрикнул Юргин. - Сцепились дружки.
Все время молчавший Андрей, не вытерпев, тоже вмешался, - не любил он споров:
- Будет, будет, ребята! Вот охота! Давайте-ка лучше доедим, что у меня осталось. А ну, садись!
Все присели у окопа. Андрей развязал свой мешок и начал угощать товарищей домашней снедью: жареной говядиной, пирогами с морковью и калиной. "Как у нас дома там? - вздохнул он про себя, как вздыхал уже много раз за день. - Может, там уже немцы?" Подошли еще бойцы отделения Мартынов, Вольных, Глухань. Все они давно скучали о домашней стряпне и с удовольствием - второй раз за день - налегли на подорожники Андрея.
Солнце уже стояло низко над дальними урочищами. По всему рубежу продолжались работы. На ближнем пригорке, что был справа, злобно простучал пулемет: началась пристрелка.
- Вот и опять остановились, - невесело отметил Умрихин.
- Эх, много уж за неделю-то отшагали!
- И все отходим, все отходим!..
- А что сделаешь? - сказал Умрихин. - Сила!
- Да откуда у них больше сил-то! - вступил в разговор и Андрей. - У нас же больше народу! А машины...
- Машина дура, да немец на ней хитер!
- Хитрее его нет нации.
- Вот он и идет! И катит!
Дегтярев с досадой ударил костью в землю.
- Эх, да какой уж кусок отхватил!
Разламывая пирог с калиной, Матвей Юргин заметил на это угрюмо и резковато:
- Большим куском скорее подавится!
- Теперь он, этот Гитлер, - с видом старшего, больше всех пожившего, заговорил Умрихин, издали кидая в рот крохи, - теперь он прямо на Москву метит!..
- Метит? - воскликнул молоденький белобрысый боец Мартьянов. - Голов у них не хватит, чтобы дойти до Москвы!
- Москвы им не взять, пусть и не думают!
- Оно и пусть думают, да не взять!
- Нет уж! - закипел Дегтярев. - Чего-чего, а Москвы им не видать, как своих ушей! Не для немцев она создана.