Лилю перекорежило. Сопляк?! Подсудное?! Вот то, что у них было с Эри, это называется «вязаться»?! Щука ты сушеная! Три года надо мной издеваетесь, хватит уже.
Она отложила Гончарова в сторону. Аккуратно. И улыбнулась. Так, как Настасья учила, – о, Настасья много чему учила, целый курс актерского мастерства.
– Инна Юрьевна, а у меня с прошлого года еще две недели от отпуска остались, правильно?
Щука недоуменно сощурилась.
– И я их взять могу по необходимости, правда? – Лиля улыбнулась еще ласковее, пододвинула к себе ручку и чистый лист из пачки, всегда лежавшей на столе.
– Не можешь, – усмехнулась щука. – Я тебе ничего не подпишу. Взяла моду гулять!
– А и не надо, – согласилась Лиля. Быстро написала на листе несколько строк. – Я увольняюсь по собственному желанию. Прямо сейчас. А те две недели в счет отработки.
Вскочила на ноги и пошла прочь. Ощущение было такое, будто сбросила рюкзак с кирпичами. В полтонны. А работа… работу можно и новую найти. Уж Инны Юрьевны там точно не будет, а все остальное переживем.
Щука, может, и шипела что-нибудь вслед, но Лиля уже не слышала. Ей было хорошо.
Она выскочила из библиотеки, улыбнулась солнцу и стянула с головы нахлобученную было шапочку. Прятать ее в рюкзачок не стала – понесла в руке, небрежно помахивая. Купила мороженое в ближайшем киоске. И не торопясь направилась к метро – до сбора на Арбате было еще часа три, можно погулять. Мороженое поесть. Кажется, никогда ничего вкуснее не ела, чем это мороженое!
Буквально через десяток шагов она услышала странный звук: щелчок, второй. Не сразу сообразила, что так щелкает фотокамера. Удивленно обернулась – прямо в объектив. Длинный, «никоновский».
– Великолепно! Не двигайтесь, прошу! – послышался знакомый голос, фоторазбойник отбежал на два шага, присел, нацеливая на нее камеру. – Умоляю, только не двигайтесь!
Лиля послушно замерла – с зажатым в одной руке, у самого рта, мороженым и дурацкой ярко-красной шапочкой в другой. А тут еще налетел ветер, растрепал завязанные в хвост волосы.
– А?..
Она не понимала, откуда он тут взялся. Бегает вокруг, щелкает, что-то восторженно бормочет. Ненормальный. Не выдержала, засмеялась, испачкала нос мороженым, само мороженое уронила, но все никак не могла остановиться. Он все снимал, а она смеялась от солнца, легкости и свободы, до слез. Опомнилась, лишь когда ей в руку сунули платок, а руку приложили к лицу.
– У тебя шоколад на носу.
Заглянули в глаза, изучающе и будто голодно. У фотографа глаза были темными, почти черными, сам он был смуглым и улыбался тепло и свободно.
Пока Лиля вытирала слезы и шоколад, он что-то говорил. Приятное. О случайностях, которые не случайны, о редкостной модели, судьбе.
– …Илья Блок, можно просто Ильяс.
– Блок должен быть Александром! – решительно заявила Лиля. – Илья Блок – это неправильно!
Снова рассмеялась.
– Увы, – он тоже засмеялся и развел руками. – Нет в жизни совершенства.
– Совершенство – это скучно. – Она задрала голову к небу, раскинула руки и покружилась на месте. Остановилась. – А я – Лиля.
– Надеюсь, не Брик? – Он сделал испуганные глаза.
– Даже не Юрьевна и Маяковского не люблю, – улыбнулась она. – Лиля Тишина.
– Тишина? – Он сделал ударение на последнем слоге. – Подходящая фамилия для флейтистки.
– Над этим все смеялись в музыкальной школе. – Лиля прищурилась на небо. Погулять еще, как планировала, или пойти пообедать? – Извините, Ильяс. Мне пора домой, велели режим соблюдать.
– Режим – это гулять и вовремя кушать, а не домой. – Он оглядел ее, словно необработанный кусок мрамора: прикидывая, что бы такого лишнего отсечь. – Здесь есть милый ресторанчик. Вегетарианский, – поспешил он добавить. – И Филевский парк, верба… Прости мою настойчивость, но он, – Ильяс погладил свой «Nikon», – влюблен. И всерьез. Ты ведь не откажешь?
Отказать она не смогла. Этот здоровенный бородатый дядька – не дядька даже, не больше тридцати, интересно было бы глянуть без бороды, – так трогательно заглядывал в глаза! Словно щенок. Чушь, конечно, за щенка не сойдет даже молча и в темноте, пахнет не так, и властностью от него несет за километр. И благородным безумием художника, что Лиля всегда понимала и уважала. Ну и парк с вербой, конечно. Любопытство.
У Москвы-реки действительно вовсю распушилась верба. Ильяс снимал Лилю – с вербами, лодками, утками и кудрявым младенцем лет полутора, одолженным у обалделой от такой наглости мамаши, – пока «совершенная модель», уставшая смеяться его шуточкам и просто так, от радости жизни, не взмолилась о пощаде и не призналась, что ей еще нужно на Арбат. Ильяс немедленно выразил готовность подвезти, но она покачала головой. Ни к чему это. У него еще наверняка дела, и у нее – свои. А фотографии… и так сделал сотню кадров, не меньше. Любопытство, правда, заедало, но спрашивать напрямую, как и зачем он нашел ее в тот раз на Арбате, не стала. Не хотелось услышать ложь, а в том, что скажет правду, она сомневалась.
– Увидимся, – сказал он, открывая перед ней дверь в метро.
Ни телефона, ни адреса. Ну да, увидимся. Или нет.
На мгновение стало обидно, но Лиля быстро это бестолковое дело прекратила. Чихать на фоторазбойника! Через неделю можно будет снова в центр. И к Эри. Он не пахнет парфюмом за двести баксов, не целует ручки, а вместо ресторана кормит недожаренным зайцем. И вообще сопляк, дело подсудное. Было бы, если б он был настоящим, а не горстью пикселей. А на все чихать! Она имеет право хоть раз в жизни сделать то, что нравится, не оглядываясь на других.
Глава 6 Сакс
Время рассчитали неправильно. Тени уже удлинились и переползали лесную дорогу, а обоза все не было. Три часа в засаде, еще немного – и его пристрелят свои же. Нечаянно. И так еле убедил их рискнуть.
– Долго еще? – послышалось внизу, под кленом.
Мэтов племянник Хью, прозванный Ушастым за чуткий слух и сходство с ушастой белкой, шумно почесался.
– Заткнись и слушай, – очень тихо шикнул на него Охотник, тот самый, с состязания лучников.
– Еще не поздно… – снова завел свое ворчание Половинка.
– Тихо. Едут, – радостно и зло прошептал Ушастый.
Отряд из полутора десятков повстанцев, засевший в рябиннике по сторонам дороги, затих и растворился в желто-зеленых, с крупными красными гроздьями зарослях. А вскоре за поворотом послышалось бряцанье, скрежет и скрип телег, конское всхрапывание и беззаботный солдатский треп. Стража не ожидала ничего опаснее бешеного зайца и прокисшего эля, слишком давно никто не нападал на обозы с десятиной. Так давно, что с обозом пускали всего по дюжине стражи. Конечно, для небольшого отряда и это было много – если учесть, что солдаты в кольчугах и с хорошим оружием. А у повстанцев лишь то, что взяли трофеями и что сделали свои кузнецы. Жаль, Дунк так и не пришел в себя, он бы сковал крепкие мечи…
Эти последние мгновения перед боем Сакс готов был думать о чем угодно, лишь бы успокоить бешено бьющееся сердце. Хорошо хоть рука на тетиве не дрожала.
А обоз уже весь вылез из-за поворота, и первые два конника почти дошли до метки… Так. Его, как договорились, – правый. Стрелять под лопатку, чтоб сразу и наповал.
– Бей! – крикнул он, спустив тетиву и выдергивая вторую стрелу.
Еще десяток стрел вылетел из кустов справа и слева от дороги. Перепуганные лошади заржали, заметались, одна – под Саксовой целью – упала, перегородив дорогу. Трое солдат рухнули сразу, еще двое – через миг. Дальше стало сложнее, стража подняла щиты, самый проворный успел выстрелить прямиком в листья, прежде чем схватился за торчащее из бедра древко, – а из леса продолжали лететь стрелы.
– Остальных добить! – скомандовал Сакс, когда в обозе не осталось ни одного не раненого солдата.
Добивали деловито, стараясь не повредить кольчуги. Последний из трех Асгейровых лучей, в самом начале боя успевший спрятаться под телегой, оттуда грозился божьим гневом, но вроде огнем не бросался и никого не заколдовывал.
Сакс положил руку на плечо Мэту, уже нацелившемуся в луча оторванной от телеги оглоблей.
– Погоди. Возьмем с собой. – И добавил для луча: – Вылезешь, щучий потрох, будешь жить. Нет – пристрелю.
– Глупо, – буркнул за спиной Половинка. – С лучами только и связываться, тьфу.
Буркнул тихо, но Сакс услышал. И не только Сакс – Мэт тоже пробормотал что-то вроде «оборони Матерь» и дважды сплюнул, отгоняя сглаз. Кто-то еще из остатков того же отряда, что Половинка, заворчал: на кой им в лагере луайонский выкормыш?
Не дожидаясь, пока щучье отродье вылезет, Сакс обернулся к Половинке:
– Когда спрошу совета, тогда и дашь. – А потом к Мэту: – Дунка не жалко? Они прокляли – вот пусть и лечат.