Лиле засмеялась, шепнула в ухо: «Мальчишка!» – и прижалась, зарылась пальцами в волосы, приникла губами к шее. Сакс еще успел подумать: жаль, что летом ночи короткие.
А потом она уснула. Верно, устала, ей сегодня пришлось и колдовать, и от стражи бегать, и он еще… первым… Сакс даже зажмурился, так сладко было думать, что она – только его, ничья больше. И зря она так, он же не просто так сказал. Она правда – единственная, не надо ему никого больше.
Тихонько сняв с себя ее руку, Сакс встал. Чуть полюбовался светящимся в темноте телом, укрыл плащом. И вернулся к тому месту, где купались. Зашел в воду, умылся. Кровь тоже смыл и вздрогнул, подумав: ей же больно было, а так за него цеплялась, словно сразу – хорошо.
– Нет, не надо мне никого другого, – сказал вслух не то озеру, не то сам себе. – И что война? Фейри и замуж идут, и детей рожают. Вот кончится война, и поженимся… выйдешь за меня, Лиле? Я тебя никогда не обижу, и железом не трону, и сорочку красть не буду, только если сама меня любишь… Любишь же, правда?
Озеро не ответило, лишь плескала вдалеке рыба и шелестела осока.
– А я всегда буду – только тебя. И если вдруг с кем… даже если жениться – все равно, ни с кем другим счастья не будет. Так и зачем оно…
Сглотнув невесть откуда взявшуюся горечь, Сакс еще раз умылся и вышел на берег. Собрал с кустов одежду, понюхал Лилино платье – точно ли земляника? Точно. Земляника, хвоя и немножко свежий снег. А потом вернулся к Лиле, забрался к ней под плащ как был, нагишом, и обнял. Она пошевелилась, умостилась к нему тесно-тесно, снова закинула поверх него руку и довольно выдохнула:
– Эри…
Глава 5 Лиля
На третий раз Лиля упросила своего личного архангела Михаила сотворить чудо и вывести ее через служебный вход. Правда, сначала пришлось съесть две маковые сдобы Светочкиного приготовления и ответить ей на сотню вопросов о локации и самочувствии, высказаться о моратории на смертную казнь и падении мировых цен на макрель, а под конец клятвенно пообещать неделю гулять, принимать витамины и делать по утрам зарядку. Очень хотелось самой задать сто и один вопрос, особенно о том, как можно сделать игровых персонажей такими… такими живыми. Куда более живыми, чем девяносто девять из сотни реальных, настоящих и уж точно живых посетителей ИЦ в Битце. Но Лиля испугалась. Вдруг Михаил скажет, что это зависимость или еще какая хрень, и запретит ей играть?
Черт. До чего неподходящее слово, «играть», думала Лиля, шагая к метро «Новоясеневская». Играть чужими жизнями и чувствами, пусть нарисованными, но… Если бы здесь был хоть кто-то, похожий на Эри! Если бы этому кому-то пришло бы в голову хоть посмотреть на белесую мышь…
«Не сходи с ума, девочка», – голос разума подозрительно походил на Настасьино контральто.
«Нельзя сойти с того, чего нет», – рассудительно ответила ей Лиля и зажмурилась, подставляя лицо теплому апрельскому солнцу, вспоминая то, июньское, и горячие губы псевдоанглийского мальчика. Или мужчины? Семнадцать здесь и семнадцать там – две большие разницы.
Вот попроси здесь мальчика зайца поймать – поймает он, как же! Не говоря уж про ободрать и приготовить! Лиля невольно улыбнулась, вспомнив двух пойманных Саксом зайцев. Первого они сожгли, потому что, пристроив над углями тушку, невесть с чего начали целоваться и спохватились, когда заяц совсем сгорел. Зато второго не дожарили – очень уж хотелось есть, а Лиля вовремя вспомнила, что горячее сырым не бывает.
А как он держался, когда на третий день пути (приехали бы куда раньше, если бы поторопились, только не хотелось – торопиться!) из-за кустов высунулись аж три классических отца Тука и сурово поинтересовались: кто, куда и зачем? При этом двое зловеще ухмылялись, а один до того выразительно поигрывал дубинкой! Лиля впервые порадовалось, что все здесь нарисованное. Встреться ей такие экземпляры в реальности – влезла бы на ближайшую елку без разбега! На самую макушку, и плевать, что высоко! А Эри и бровью не повел. Нет, никакой он не мальчик. Настоящий мужчина, просто еще молодой.
А она – трусиха. Было страшно ночевать в лесу, хотя, казалось бы, нечего бояться в игре. Было страшно идти к повстанцам, мало ли что там за люди? Но за Саксом и в лагерь пошла. Только не поняла, почему они называют это лагерем? Обычная деревенька в лесу. От той, где жил Эри, отличается лишь тем, что домики маленькие, вкопаны в землю по самые слепые оконца, и женщин почти не видно. И скотины мало, всего пара лошадок, несколько коз на привязи и стадо гусей на опушке, под кустами ирги и боярышника.
Сакс тут же высмотрел деревенского шерифа, позвал ее: пойдем, отец уже извелся, надо успокоить! Да и тебе он рад будет. Тут стало совсем неприятно. Ну не должен, не должен нарисованный персонаж так себя вести! А если ведет – то какая же это игра? Она и сбежала. Пробормотала, что пора ей, и сбежала. Правда, не удержалась, пообещала вернуться. И вернется! Эри – он ведь такой…
«Такой, ага», – фыркнула воображаемая Настасья, обозвала ее мечтательной дурой и смылась. А Лиля достала из сумки детективчик в мягкой обложке, про страшную тайну древнего артефакта, и села в вагон. Надо было кровь из носу сегодня явиться в родную библиотеку, к ненаглядным гадюкам и пыльному Достоевскому. Детективчик был тут весьма кстати: пусть гадюки плюются ядом в ни в чем не виноватую Екатерину Лесину и ее «ширпотреб», а не в «лодыря и трутня, парткома на тебя нет». Что за дрянь такая партком, Лиля знала исключительно из Довлатова и уроков истории, но была твердо уверена: там заседают именно такие антикварные гадюки в крепдешиновых блузах.
К «Молодежной» детективчик кончился. Почти последнюю страницу Лиля дочитывала на эскалаторе, чуть не сшибла старичка-одуванчика с палочкой и чуть не получила этой же палочкой по голове, вдобавок к матерной фиоритуре в три колена.
Гадюки в библиотеке встретили ее приветливыми оскалами. На «здрасьте» не ответили – впрочем, как всегда, – лишь глянули на детективчик, театрально потеряли дар речи от возмущения и отвернулись, жаль, ненадолго. Лиля только и успела повесить куртку в шкафчик да переобуться, как за спиной зашипели хором, в хрустальную терцию:
– Явилась, краса! Иди в запасник, вчера вернули Гончарова – лохмотья одни, чинить надо.
Лиля вздохнула, проглотила «и вам здравствовать» и покорно свернула в узкий проход между стеллажами. За три года работы здесь она твердо усвоила: единственный способ выжить в «дружном» коллективе – не отвечать на шпильки и не протестовать, что бы ни велели делать.
Ее остановило шипение Инны Юрьевны, змеюки особо ценной и редкой, каплей яда убивающей половозрелого слона:
– Делом займись, а то одни мужики в голове. Еще и сюда таскаются, все пороги истоптали, спрашивают, когда наша красавица соизволит на работу выйти!
Мужики?! Лиля чуть не засмеялась в голос. Какая проницательность! Вот были бы физиономии у гадюк, если б в библиотеку явился Эри! Его кельтская коса, куртка из оленьей кожи и здоровенный сакс за поясом, по которому он и получил прозвание, привели бы их в полный восторг. До валокордина и коллективного письма в партком.
Змеюка, не получив реакции на яд, решила жертву додушить. Никак возомнила себя дикой бразильской анакондой – это при росте-то в сто пятьдесят сантиметров с каблуками и шиньоном. Потопала этими самыми каблуками, толстыми, ортопедическими, от Gabor, и фыркнула:
– Снова грязи нанесла! Помой за собой, королевна.
Лиля вздохнула. За собой, конечно. Как поставила швабру четыре дня назад, так та и стоит. Уборщицы нет, ставку на правах главной забрала Инна Юрьевна, но не ей же мыть, в шелковой-то блузке и с высшим филологическим! И остальные дамы к швабре не притрагиваются, у них тоже блузы и образование.
– Не волнуйтесь, Инна Юрьевна, – сказала Лиля.
Хотелось добавить: в вашем возрасте опасно, но не стала. На весь день заведутся, не остановишь. А Гончарова и правда нужно чинить.
В покое ее не оставили даже в запаснике. Анаконда явилась следом, уселась напротив Лили и принялась зудеть. Должники не оповещены о сроках возврата, книг на ремонт полкоробки, а клей уже заканчивается. Хотелось бы знать, что наша принцесса себе думает – ей будут за просто так деньги платить? Или хахали все мозги застили?
– Что за хахали-то, Инна Юрьевна?
Она улыбнулась как могла мягко. Было в самом деле интересно. За все ее двадцать два года из хахалей был только Сенька, и тот – друг с песочницы, с ним и спать как-то неловко.
Анаконда поспешила плюнуть ядом:
– А я всех твоих хахалей наперечет знаю? Сопляк, лет семнадцать. Подсудное дело, между прочим, – с малолетками вязаться! Ни стыда, ни совести.