Да… Похоже, влез ты, волк, в самую трясину, причем по маковку, так что вертеться уже поздно, остается только вперед переть и лапами грести.
Вряд ли они сопоставят возницу и больного монаха с искомым беглецом, но на всякий случай Ян свернул в сторону, забирая крюк. И тут пришла ему в голову шальная мысль – а не завернуть ли ему к знакомой ведьме, проведать? Почему-то он был уверен, что Марта их примет. Если и не примет – пересидят где-нибудь, пока эти господа рыскают по округе. Да и город ближе монастыря, а за это время мальчишка совсем выправится, зато преследователи убедятся, что его прибрала к рукам инквизиция. Сам же он твердо решил сдать своего невольного подопечного отцу Бенедикту, – если и был человек способный беспристрастно во всем этом разобраться, то только он. И парень будет там в безопасности, добраться до него в монастыре под пристальным оком настоятеля не так-то легко, а у аббата больше возможности что-нибудь выяснить об упорном молчуне.
Лют влился в поток перед воротами, отметив, что по времени они добрались удачно: народу много, на еще одного крестьянина внимания не обратят, а на монаха и подавно. Заплатил пошлину за обоих, позубоскалил немного и в прехорошем настроении въехал таки в город.
Ян благодушно жмурился на яркое не по-осеннему солнце и вспоминал предыдущий свой визит, намереваясь в этот раз свести с красавицей вдовой куда более близкое знакомство. Погрузившись в воспоминания о выдающихся достоинствах кружевницы, Лют не сразу обратил внимание, что чем ближе к центру, тем тише. Народу на улицах было не так что бы очень, а учитывая, что час уже не ранний, к полудню, – так считай совсем не было. Почти уже свернув на знакомую улочку, он бы так и проехал мимо, когда внимание его привлекла немаленькая толпа по обоим берегам неширокой здесь реки. С нехорошим предчувствием, Ян развернул лошадку туда.
– Что тут у вас, мил человек? – остановившись, обратился он к крайнему, по виду цеховому подмастерью.
– Божий суд, – бросил тот, даже не повернувшись и продолжая тянуть голову.
Ян только сплюнул зло и встал на телеге. Мальчишка рядом шевельнулся, выпрямляясь.
На старом мосту, на фоне серо-голубого неба отчетливо выделялись черные рясы монахов, занятых тем, что читали молитву. Толпа вслед за ними истово крестилась, как один человек. Были на мосту и светские – скорее всего бальи и из магистрата.
Двое стражников светили начищенными басинетами, пока их сослуживцы сдерживали толпу, – а между ними, поджимая босые ноги, в одной грубой рубахе стояла женщина, сжимая связанными руками грубый крест, и ветерок ерошил коротко, клоками остриженные волосы…
У Яна все поплыло в глазах – Марта!
Божий суд! Не название, а издевательство! Если выплывет – не виновна, Бог спас.
Утонет – туда ведьме и дорога. Руки свяжут, бросят в реку – даже не будь вода ледяной, все одно конец… Потому что как раз только ведьма выплыть бы и смогла.
Монахи монотонно читали молитвы, Марта дрожала в развевающейся рубашке. Стоя на телеге, Лют скрипел зубами, а снизу из-под капюшона на него удивленно смотрели амиантовые мерцающие глаза.
Бог ли, Дьявол – да где же вы?!!
А если нет – может, я на что сгожусь?!
Не помня себя, не сознавая и не раздумывая, что им сейчас движет, Ян пихнул юношу к вожжам:
– Отгони к рынку!
И спрыгнул в толпу.
7.
Работая локтями и ругаясь, Ян протиснулся почти к самому мосту. Краем глаза заметил юркого мальчугана, занятого делом – ведьма ведьмой, давка давкой, а кошельки он снимал изрядно. Сдавать своего было противно, но случай упускать было нельзя. Изловчившись, Лют отловил его за шкирятник и потряс:
– Вор! Люди добрые, вор! Он у вас, почтенный, кошелек срезал!
Когда упитанный купчик, одновременно схватился за сердце и за пояс, где еще не давно был кошель, а на крик разом обернулись головы, Ян разжал пальцы и подался в сторону.