Лошадка была нервная, чуяла в нем подвох (оборотень знал о таком своем свойстве и лошадей всегда подбирал тщательно и осторожно, лишний раз обходясь без них). Когда они в первые остановились в поле на ночлег, – а Ян теперь старался избегать людей, – и он обернулся волком, лошадка, всхрапнула и резво прянула в сторону. Волк фыркнул на нее: животина, она не человек, ничего не знает, ни в чем не виновата, и объяснить не получится, а потом устроился рядом с юношей, согревая его своим телом.
Опасения, что парень испугается и опять что-нибудь выкинет, не оправдались. Ян спал чутко, по-звериному, но утром обнаружил, что тот свернулся под боком, запустив руки в густой мех. Норов норовом, а нужда заставит – забудешь и про спесь, и про страх. Ян даже почувствовал к этому странному мальчишке благодарность – заботясь о ком-то беспомощном, он вдруг ощутил себя… чище, что ли. Как в раннем детстве после молитвы.
"Знать, еще не совсем пропащая твоя душа, оборотень!" – усмехался Лют себе. …Всадники вылетели откуда-то с проселка, и окружили телегу в момент. Пятеро.
Разодетые, как на бал и увешанные оружием с ног до головы. Лошади – как на подбор – мечта цыгана! А вот лица их Люту сразу не понравились: несмотря на разный возраст, черты, у всех они казались одинаково блеклыми, пустыми, как будто чья-то рука стерла с них все краски. Только в глазах билось жадное пламя.
– Стой! Кто такой? Куда едешь?
Связываться с ними Люту ой как не хотелось! Авось пронесет… Он забито втянул голову в плечи, кивнул на свернувшегося на сене парнишку в рясе.
– Да вот, везу больного в монастырь к бенедектинцам.
И злорадно увидел, как при упоминании болезни, всадники сдали немного назад. "Брезгливые…" – Откуда едешь? Места эти знаешь? – так же отрывисто бросал тот, кто видно был за главного, тыча в сторону Яна кнутовищем и придерживая беснующегося жеребца.
– Как не знать! Вырос тут…
Подробности Янова детства их не заинтересовали.
– Здесь деревенька должна быть. Радковичи. Далеко она? В какую сторону? – выговор у него явно был нездешний, только какой Лют понять не мог.
Он повертел головой, добросовестно припоминая, где оно такое может быть и как туда добраться… и внезапно увидел, что его подопечный лже-монашек едва не с головой стек под кожух, только капюшон и торчал, а тонкие пальцы стискивали его с такой силой, что побелели костяшки. И не расцепились, даже когда всадники давно скрылись из виду в указанном Яном направлении.
Лют натянул вожжи, подсел к нему и сдвинул капюшон… Только белые глаза и жили на застывшем лице… И полыхало в них бешенным смерчем такое же неистовое пламя…
А еще страх. Не просто испуг, а именно страх…
– Та-а-к, – протянул Ян, – уж не по твою ли душу честная компания направилась?
Ответ был написан у парня на лице, страх стал еще очевиднее, – его просто затрясло.
– Может, соизволишь ответить-то? Я за тебя свою шкуру подставлял.
Мальчишка упорно молчал. Амиантовые глаза уперлись в желто-зеленые.
Ян усмехнулся:
– Ладно, молчун! Ты не красна девица, что б я с тобой в гляделки играл, – и натянул капюшон ему на нос, – Не выдам!
Ответом стал судорожный вздох, разжавшиеся наконец пальцы мелко дрожали.
Все странное Ян не любил: обычно оно заканчивалось плохо. А в этой истории странного было через чур многовато! За чем молодому господинчику таскаться по дорогам, гнуть спину? Кто его может искать и за чем? Возможных ответов было слишком много, – а значит, не было совсем. Но даже если речь шла о том, что бы всего лишь вернуть блудного юнца в лоно семьи, вспомнив лица этих "сыщиков" Лют рассудил, что он им павшую клячу добить не доверил бы, а не то что судьбу человека. Да и парень боялся их до нервного припадка: он и на разбойничков-то спокойнее реагировал.