VII
В этот день Пафнутьев не видал Патмосова и на другой день приехал к обеду с коробкой конфет и кучею новостей.
Дружная семья села за стол, и никто бы не подумал, видя за столом Патмосова, что этот добродушный господин, отец, с которым так легко и свободно все шутят и разговаривают, – гроза темного Петербурга, воров, мошенников и убийц.
Обед кончился. Патмосов увлек Пафнутьева в свой кабинет и, когда горничная подала им кофе, запер за ней дверь и сказал:
– Ну, что? Колычев вчера выиграл?
– Вы откуда знаете? – удивился Пафнутьев. – Колоссально! Опять в железнодорожном! Все ждали раздачи и валили деньги, а он бил и бил! На мой взгляд, он вчера унес тысяч двадцать. Бил, как хотел, и что особенно умно с его стороны, так то, что он бросил игру, прометавши талию, и уехал!
– В чем же тут ум?
– Как в чем? На второй мог отдать все назад и своих прибавить!
Патмосов понял и кивнул.
– Скажи мне, посещая клуб, ты все‑таки делаешь что‑нибудь – следишь?
Пафнутьев засмеялся.
– А то как же иначе! – ответил он. – Это уже само собою. Я, к примеру сказать, знаю все игрецкие плутни, все мошеннические приемы, многие шулерские и, наконец, почти всех шулеров в лицо знаю.
– Владислава Казимировича знаешь?
– Это Калиновского? Как же! Но какой же он, Алексей Романович, шулер! Смелый игрок, и только!
Патмосов засмеялся.
– Так, так. Это видно, что ты всех шулеров знаешь. А Свищева?
– Не понимаю! – обидчиво пожал плечами Пафнутьев. – Вы это нарочно. Крупный коммерсант…
– Чем торгует?
– То есть он больше по комиссиям, – замялся Пафнутьев.
– Так! Ну, а кого же ты знаешь?
– Бадейникова! Вот это шулер!
Патмосов засмеялся.
– Милый, да ты такого знаешь, которого даже уличные мальчишки знают! Это тот, которого судили по подозрению в грабеже и убийстве?
– Да, он самый!
– Ну, знания! Да ведь тогда на суде выяснилось, что он за гусь! Ха – ха – ха!
Пафнутьев смутился.
– Ну, вот что, – серьезно сказал ему Патмосов, – сегодня опять поезжай в клуб и скажи, как играл Колычев, а за Свищевым и этим Калиновским последи внимательно и запомни, с кем они дружат, шепчутся. Понял?
– Понял, – сказал Пафнутьев и растерянно прибавил: – Да неужели они…
– Самые настоящие, мой милый! – сказал Патмосов. – А теперь иди к дамам. Я спать буду!..
VIII
У Патмосова явилось новое дело, которому он отдался всей душой. Он теперь пропадал по целым дням и то и дело уезжал из Петербурга.
Но Колычева он не выпускал из виду ни на один вечер.
За его игрою следил Пафнутьев и давал Патмосову подробные отчеты.
Патмосов слушал, бранил и хвалил Пафнутьева, наставлял его в дальнейшем и на вопросы, что он хочет делать и чего ждет, обыкновенно отвечал:
– Когда наступит момент, я возьмусь за дело. А теперь подождем!
В следующий раз, как и в первый, Пафнутьев приехал к Патмосову озабоченный и сказал:
– Колычев опять всех обыграл!
– Где и как?
– Теперь в купеческом. Бил целую талию, потом бросил и уехал. Тысяч четырнадцать набил!
– Ну, а за теми смотрел?
– Смотрел, но что же? Они оба были, и Свищев, и Калиновский, но вели себя безукоризненно. Свищев, когда уехал Колычев, проиграл тысячи две.
– Они сидели за столом, когда метал Колычев?
– Подле него!
– Ставили?
– Не заметил. Впрочем, Калиновский говорил потом, что проигрался в его метке.
– Говорил! Ох, Сеня, Сеня! Сколько времени тебя учить, что все видеть и слышать самому надо! Сегодня поедешь, и завтра, и послезавтра, – только следи за ними. Понял?
Пафнутьев молча кивнул, а потом не выдержал:
– Вы здесь сидите, а я все время играю, и вы не верите, что это вполне порядочные люди.
– Дурак ты, Сеня! – просто сказал Патмосов.
Прошло три дня, и Пафнутьев восторженно сказал Патмосову:
– Вы правы! Они оба очень подозрительны. За игрою Колычева они ничего не ставят, а только говорят, что проиграли.
Патмосов кивнул.
– Вчера на улице я видел их с Бадейниковым. Они о чем‑то говорили очень оживленно.
– Ну, ну! А с Колычевым?
– Незнакомы!
Патмосов улыбнулся.
– Теперь вот что, друг! Как только Колычев выиграет и поедет из клуба, последи за ним. Понял?
Пафнутьев уже ничего не возражал и на другой день приехал взволнованный.
– Вы словно через стены видите!
– А что?
– Я вчера поехал за Колычевым, он опять выиграл. Днем в купеческом, вечером в железнодорожном. Ну, поехал за ним, а он в» Ярославец»! Я туда. Он сел в зале, а потом, я смотрю, явился Калиновский. Они поздоровались и прошли в кабинет.
– Ну, ну! Теперь начинаешь понимать?
– Да! Что‑то есть между ними. Неужели Колычев…
– То‑то! А какой он теперь по виду?
– Совсем другой. Раньше он проигрывал, но был ровен, улыбался, иногда был веселый и всегда милый. А теперь – нервный, угрюмый, осунулся. Совсем другой!
Патмосов вздохнул.
– Нелегко это порядочному человеку.
– Что прикажете дальше делать?
– Дальше? – Патмосов помолчал и потом сказал: – Следи за ним до той поры, пока он из клуба не поедет прямо домой. Как это выследишь, сейчас же мне сообщи. Немедля!
– А если вы в отъезде?
– Ты всегда знаешь, куда я еду. Телеграфируй тотчас!
– А если что особое увижу?
– Ну, это до личного свидания отложишь!
Пафнутьев уехал, и Патмосов снова отдался своему новому делу, на время забыв о Колычеве.
Но через три дня Пафнутьев приехал к нему не в обычный час.
– Много необыкновенного!
– Ну? Они рассорились?
Пафнутьев опять удивился.
– Да! Но откуда вы все это знаете?
– Милый, этого надо было ждать, и только за этим я и поручил тебе следить.
– Да, да! Видимо, рассорились!
– Что же ты видел?
– Третьего дня, вечером, я увидел его в купеческом. Он метал и всех бил.
– Ну?
– А за столом не было ни Калиновского, ни Свищева, ни Бадейникова. Он был один!.. Наметал тысяч восемь и встал. Я за ним. Было уже двенадцать часов. Он только что вышел, как к подъезду подкатил Калиновский и прямо к нему. Они отошли, а я будто галошу уронил. Ищу и слышу. Калиновский сразу ему: «Ты, значит, без нас играл, как ты смел!«А он: «Я за свое счастье сыграть хотел». Калиновский снова: «Мы тебе в собранье назначили!» – «А я не захотел». – «Едем теперь!«Колычев сначала не хотел, потом поехал. Патмосов заинтересовался.
– Это третьего дня было? Так! Ну, а вчера?
– Вчера я был в железнодорожном. Смотрю, они все, а Колычева нет. Я и стал за ними следить. Вижу, волнуются. Пришли в буфет и заняли столик. Я занял рядом. Всего нельзя слышать, но обрывки доносятся. Калиновский сказал: «Он опять где‑нибудь за себя играет». – «Теперь его не удержать», – сказал Бадейников. Они совсем стали говорить шепотом. Потом Свищев вскочил и направился к выходу. «В купеческий!» – крикнул ему Калиновский. Я ушел, вернулся, они все сидели. Я занял комнату, через которую надо идти в буфет, и взял газету. Почти с час просидел. Вдруг идет Свищев, один и совсем расстроенный. Взошел в буфет, а оттуда они все уже трое. Я совсем спрятался. Они приостановились, и Калиновский сказал: «Изменил негодяй!» – «Тем хуже ему!» – сказал Бадейников, да так, что мне стало страшно.
Патмосов кивнул и решительно встал с дивана.
– Спасибо тебе! Ну, теперь мне надо действовать. Будем спасать его!
IX
На далеких Пороховых, среди крошечных домиков обывателей, стоит хорошенький серый домик с мезонином и балкончиком, с садиком и верандой, некоего Аникова, Ефрема Степановича, прогоревшего помещика, как его называют соседи.
В домике этом живет он один со своей служанкой, рябой Авдотьей, бабой лет тридцати двух, лихой и бойкой.
На какие средства живет этот Аников, никто не знает, и все думают, что он доживает последние остатки от своего благополучия.
Но живет он прилично и независимо, в некотором роде изображая барина среди окружающей его бедноты.
Едет он в город и из города всегда с целыми корзинками всякого добра. Нередко к нему приезжают господа, большею частью статские, и, видимо, по делам, так как бывают у него не больше часа, двух.
Живет Аников замкнуто, и те, которые изредка, посещают его, говорят, что у него есть комната всегда на запоре, куда даже не заглядывает его Авдотья.
Вообще Аников на Пороховых окружен некоторой таинственностью, хотя внешностью своей не представляет ничего примечательного.
Сухой, высокого роста, с длинной черной бородой, тронутой сединой, с лысой головой и мелкими, плутоватыми чертами лица, он ничем не выделяется из толпы и кажется самым ординарным человеком, а между тем этот Аников – человек в некотором роде исключительный, и таланты его не из обыкновенных.