– Ну, так вы их в соседнем устройте. Поняли?
– Отлично, понял, будьте покойны.
– Так я иду!
Патмосов расположился в знакомом ему кабинете, из которого можно было наблюдать, что делается в соседнем, и спросил себе ужин.
Почти следом за ним соседний кабинет занял Колычев с своим знакомым.
Официант подал Патмосову ужин и скрылся.
Патмосов осторожно отодвинул известную только ему заслонку в стене и пристроился к ней.
Через нее нельзя было видеть сидящих в кабинете, но слышно было каждое слово.
Знакомый Колычева рассказывал анекдоты и острил.
Колычев жаловался на свой проигрыш и несчастье в игре.
– Было время, когда вы били! Теперь – вас! Ха – ха – ха! Закон возмездия!
– Но слишком жестоко, Владислав Казимирович! – ответил Колычев.
Наступило молчание. Вошел официант, что‑то поставил, что‑то принял.
– Больше тебя не нужно! – раздался голос того, кого Колычев называл Владиславом Казимировичем.
Патмосов услышал легкий звон стаканов, слова» за ваше здоровье», чоканье. И потом голос Владислава Казимировича вдруг превратился в сухой и резкий.
Патмосов весь обратился в слух, чувствуя, что сейчас он услышит самое для него интересное.
V
– Вот что, дорогой Михаил Андреевич, – раздавался голос Владислава Казимировича, – вы проигрались и запутались. Не спорьте, не спорьте! Я все знаю. Я знаю, что если бы вникнуть в ваши счеты с Южным банком… Ну, не буду, не буду! Молчу…
На мгновение наступило молчание, снова стукнулись стаканы, и опять тот же голос сказал:
– Так вот, я хотел предложить вам быстро поправить ваши дела.
– Как? – спросил Колычев.
– Игрою! – уверенно ответил Владислав Казимирович.
– Не понимаю!
– Очень просто. Я беседую с вами не от себя, а, так сказать, от товарищества на вере. Ха – ха – ха! Рассчитывая на вашу порядочность и скромность. Да – с! Мы играем без проигрыша. Хотите быть с нами заодно?
– Шул… – послышался голос Колычева, тотчас заглушённый другим голосом.
– Шулер, хотите сказать. Пусть! Чем тут возмущаться? Дураки испытывают счастье. Мы – искусство. Счастье вам изменило; искусство нас не подведет. Никогда!
Наступило снова молчание.
Патмосов слышал тяжелое, прерывистое дыханье Колычева, потом крупные глотки из стакана, стук резко поставленного стакана, и, наконец, Колычев произнес:
– В чем же выразится мое участие?
– Пустое! – послышался оживившийся голос Владислава Казимировича. – Вы будете только метать. Держать ответ, как всегда. И только!
– Своими картами?
– Не ваше дело! Вы будете брать карты со стола. Будьте покойны. Ведь мы знаем, с кем будем вести компанию!
– Все же я хочу знать, в чем моя роль и в чем тут дело.
Послышался вздох, смешок и затем голос:
– Ну, извольте! Вы берете карты. Мы сидим подле вас, стоим вокруг вашего стула. Вы закрыты. Вы сдаете три карты, а затем кладете колоду, подымаетесь! Заметьте! Так! И считаете удар. Потом садитесь и мечите. Больше ничего не нужно! Следующие удары вы можете не считать. Все готово! У вас уже другие карты, и вы всех – чик! чик! Ха – ха – ха! И пока вы с нами, мы даем вас с выигрыша ровно половину! А?
Патмосов замер, ожидая ответа Колычева, но тот молчал, и снова раздался голос его искусителя:
– У нас, видите ли, сейчас нет банкомета. То есть лица, внушающего уважение. Был Свищев, но на него стали коситься. Да! И мы остановились на вас. Не согласитесь, не надо. Мы найдем! Но вы без нас, Михаил Андреевич, не поправитесь. На счастье отыграться трудно. Ой трудно! А ваши дела…
Снова наступило молчание, звон бутылки о край стакана, стук поставленного стакана и тревожный голос искусителя:
– Так как же – с?
– Я согласен! – едва донеслось до слуха Патмосова.
– Я это знал! – радостно воскликнул Владислав Казимирович. – Вы умный человек! Смотрите, как вы скоро отыграетесь. Какой! Снова наиграете! Так наш? Руку! Ну, ну, не морщитесь! Мы хорошие люди, ей – Богу! Еще бутылочку!
Зазвенел звонок, дверь открылась.
– Заморозить еще одну головку!
Патмосов закрыл отдушину, позвал человека, расплатился и вышел.
– Довольны, Алексей Романович? – спросил его управляющий.
– Очень хороший ужин. Хороший у вас повар, – добродушно ответил Патмосов и спустился с лестницы
Он вернулся домой в подавленном настроении и, улегшись в постель, не мог избавиться от этого настроения и долго ворочался с боку на бок.
Что он скажет отцу этого несчастного человека? Как он должен поступить, проникнув в тайны шулерской компании. Вправе ли он скрывать эту тайну, быть соучастником, потому что среди них есть несчастный порядочный человек? Все эти мысли не давали ему покоя.
Послышался благовест к ранней обедне, а Патмосов еще не принял никакого решения.
VI
Было уже десять часов, когда проснулся Патмосов, и едва открыл глаза, как тотчас принял определенное решение относительно дела Колычева.
Это было решение ума и сердца, и Патмосов сразу почувствовал облегчение, словно он сбросил с себя тяжесть.
Он быстро встал, умылся, наскоро выпил чай и вышел из дому.
– За Нарвскую заставу! – приказал он извозчику, садясь в сани без торгу.
Колычев – отец сидел в своем кабинете на химическом заводе и делал расчет с химиком и управляющим, готовясь открыть при заводе отделение для фабрикации красок, когда ему подали карточку Патмосова.
– Проси! – приказал он сторожу и обратился к своим служащим: – Вы, господа, уж извините меня. Расчет отложим до завтра. Это очень нужный мне господин.
Патмосов уже входил в кабинет с торжественной серьезностью на лице.
Химик и управляющий собрали бумаги и, пожав руку хозяину, вышли.
Колычев быстро пошел навстречу Патмосову, с тревогою всматриваясь в его лицо.
– Здравствуйте, уважаемый Алексей Романович! Большой конец сделали, и в такой мороз! Вы бы по телефону!
– Не нашел возможным, – ответил Патмосов.
– Что‑нибудь особенное? Вы его видели? Узнали? – с тревогою спросил Колычев и спохватился: – Что ж мы стоим! Садитесь, пожалуйста. Вот и папиросы!
Они сели у стола друг против друга.
Патмосов вынул из кармана бумажник, достал оттуда полученный им чек на пятьсот рублей и положил его на стол, подвинув к Колычеву.
Колычев с изумлением отшатнулся.
– Что это значит, Алексей Романович? – спросил он.
– Простите, – тихо сказал Патмосов, – сейчас я не могу взять на себя вашего дела.
– Почему? – с изумлением воскликнул Колычев. Патмосов с минуту молчал, потом ответил:
– Я не хочу объяснять вам причин, уважаемый Андрей Федорович, но сейчас мне кажется, что я даже не нужен. И вообще в этом деле лишний.
– Но без вас я слепой!
– Мое зрячество причинило бы вам больше горя и ни от чего не спасло бы вашего сына.
– Он разорен? – обреченно допытывался Колычев. – Растратил?
– Вероятно, – ответил Патмосов, – хотя сейчас не могу сказать вам точно. Но могу сказать, что он теперь поправится.
– Я ничего не понимаю, – растерянно сказал Колычев, – слышу только, что вы отступаетесь, и чувствую, что‑то скрывается тут.
Патмосову стало тяжело видеть скорбь отца и честного человека.
Он быстро встал.
– Могу обещать вам одно, – твердо сказал он, – что я не оставлю вашего сына в минуту опасности. Теперь же не нужен. Вреден даже, – прибавил он с улыбкою и протянул Колычеву руку.
– Я в отчаянии и не знаю, что думать, – глухо сказал Колычев.
– Вы ведь не можете насильно вырвать его из Петербурга и отправить, например, за границу?
– Нет!
– Оставьте это дело своему течению. Он поправит, а тогда… тогда заставьте его уехать. Патмосов пожал Колычеву руку и быстро вышел. Колычев взглянул на чек, оставленный Патмосовым, и тяжело вздохнул.
Какая гроза собирается на его голову?..
Патмосов возвращался домой и думал, что иначе поступить он не мог.
Донести, но о чем? Факта налицо нет, и нельзя Колычева с его именем выгнать из клуба.
Поймать? Но он слишком опытен и знает, что один он не в силах обличить шайку и поймать на месте преступления.
Самое лучшее – отойти и наблюдать издали.
Если он что‑нибудь понимает, то для него несомненно, что Колычев быстро порвет сношения с этими мазуриками.
Вот тогда и спасать его.
А теперь – в сторону.
Он приехал домой.
– Вас ждут два господина, – сказала ему горничная.
Патмосов прошел в кабинет и приказал просить посетителей, которые ждали его в гостиной.
Патмосов беседовал с ними часа два, потом уехал с ними и вернулся домой только вечером.
Несмотря на усталость, он был весел.
Ему предложили крайне интересное дело, за которое он взялся с увлечением и которое отвлекало его от мыслей о Колычеве.