Ему казалось, что вся смятенная
тьма этой тревожной ночи погрузилась в него и разрывала ему
грудь.
Он вскочил со скамейки. Домой, домой, только быть дома,
в теплой, светлой комнате, среди людей! В конце концов что
с ним сделают? Пусть его бьют, бранят - ничто его больше не
пугает, после того как он познал этот мрак и страх
одиночества.
Он бежал, не помня себя, не чувствуя под собой ног, и
вдруг опять очутился перед виллой, опять рука его взялась за
холодное кольцо. Он видел сквозь гущу зелени освещенные
теперь окна, угадывал за каждым оконным стеклом знакомую
комнату и родных ему людей. Одна эта близость, одна эта
первая успокоительная мысль, что сейчас он увидит людей,
любящих его, уже была счастьем. И если он еще медлил, то
лишь для того, чтобы продлить это радостное предвкушение.
Вдруг за его спиной раздался испуганный, пронзительный
крик:
- Эдгар! Да вот же он!
Бабушкина горничная увидала его, бросилась к нему и
схватила за руку. Дверь в доме распахнулась, собака с лаем
прыгнула на него, в саду замелькали фонари. Он слышал
испуганные и счастливые голоса, радостную суматоху криков и
топот ног, видел приближающиеся знакомые фигуры. Впереди
шла бабушка, протягивая к нему руки, а за ней - не сон ли
это? - его мать. Со слезами на глазах, дрожащий,
оробевший, стоял он среди этого бурного взрыва нежности, не
зная, что делать, что сказать, и сам не понимая, какое
чувство владеет им - страх или счастье.
ПОСЛЕДНИЙ СОН ДЕТСТВА
Вот как это произошло. Его уже давно разыскивали и
ждали. Мать, несмотря на весь свой гнев, встревоженная
неистовым волнением мальчика, подняла на ноги весь
Земмеринг. Его искали повсюду, и уже росла уверенность, что
случилось непоправимое несчастье, когда кто-то сообщил, что
видел мальчика около трех часов у станционной кассы. Там
узнали, что Эдгар взял билет в Баден, и мать немедленно
выехала вслед за ним, предварительно отправив телеграммы в
Баден и мужу в Вену, и уже целых два часа шла погоня за
беглецом.
Теперь его держали крепко; впрочем, он и не пытался
ускользнуть. Со скрытым ликованием его ввели в комнату, но,
как ни странно, Эдгара не огорчал поток обрушившихся на него
упреков, ведь в устремленных на него глазах светились любовь
и радость. К тому же этот притворный гнев был
непродолжителен. Бабушка опять со слезами обнимала его,
никто больше не заговаривал о его бегстве, его окружили
вниманием и заботами. Горничная сняла с него костюм и
принесла ему курточку потеплее, бабушка спрашивала, не
голоден ли он, не хочет ли чего- нибудь; все наперебой
ухаживали за ним, а когда заметили, что это его смущает,
оставили в покое. С наслаждением чувствовал он себя снова
ребенком: он отверг это чувство и жестоко тосковал по нему,
и теперь со стыдом вспоминал о своем дерзком поползновении -
променять все привилегии детства на обманчивую радость
одиночества.
В соседней комнате зазвонил телефон. Он слышал голос
своей матери, слышал отрывочные слова: "Эдгар...
вернулся... приезжай... последним поездом", и удивлялся,
что она не накинулась на него, а только обняла и как-то
странно посмотрела ему в глаза. Чувство раскаяния говорило
в нем все сильнее, и охотнее всего он сбежал бы от забот
бабушки и тети и подошел к матери попросить у нее прощения;
с полным смирением, ей одной он сказал бы, что хочет опять
быть ребенком и будет слушаться. Но едва он поднялся,
бабушка в страхе спросила:
- Куда ты?
Он остановился, пристыженный.