Вилла выходила на красивую широкую улицу, но была скрыта от
взоров прохожих обвитой хмелем и плющом высокой оградой
сада; за этой зеленой стеной ярко белел приветливый
старинный дом. Эдгар, словно чужой, посмотрел сквозь
решетку ворот. В доме было тихо, окна закрыты; вероятно,
все - и хозяева и гости - ушли в глубину сада. Он уже
взялся за холодное кольцо и вдруг замер на месте; то, что
два часа тому назад представлялось ему таким легким и
естественным, теперь казалось невозможным. Как войти, как
поздороваться, вынести все вопросы и отвечать на них? Как
выдержать их взгляды, когда он скажет, что тайком убежал от
матери? И как объяснить свой ужасный поступок, когда он сам
теперь не понимает его? В доме хлопнула дверь, и в
безрассудном страхе, что кто-нибудь выйдет и увидит его, он
бросился бежать, сам не зная куда.
Перед парком он остановился: там было темно и, вероятно,
безлюдно. Он посидит на скамейке и, наконец, отдохнет,
успокоится и обдумает свою судьбу. Робко вошел он в парк.
У входа горело несколько фонарей, в их свете еще редкая
молодая листва отливала влажным зеленоватым блеском, но в
глубине парка простиралась сплошная, душная, черная чаща,
тонувшая в тревожном мраке весенней ночи. Эдгар боязливо
скользнул мимо людей, разговаривавших или читавших под
фонарями. Ему хотелось побыть одному. Но и там, в густой
тени неосвещенных аллей, он не нашел покоя. Все было
насыщено таинственным шелестом и шепотом, тихим шумом
листьев на ветру, шорохом далеких шагов, приглушенным
говором, каким-то страстным, томным, стонущим воркованием,
исходившим не то от людей, не то от животных, не то от самой
тревожно спавшей природы. Здесь все дышало опасной
тревогой, притаившейся, скрытой и загадочной, словно в этом
лесу, под землей, шло невидимое брожение; быть может,
причиной тому была всего только весна, но одинокий,
беспомощный мальчик испытывал страх.
Он весь сжался в углу скамейки в этом бездонном мраке и
попытался придумать, что ему рассказать дома. Но мысли
ускользали раньше, чем удавалось их поймать; против воли он
все прислушивался к приглушенным звукам, к таинственным
голосам ночи. Как ужасна эта тьма, как тревожна и все же
как непостижимо прекрасна! Люди ли, звери или только
призрачная рука ветра вплетает в ночь этот вкрадчивый
шелест, этот воркующий рокот? Мальчик напряженно
вслушивался. Да, ветер шевелит листву, но здесь и люди -
они приходят из освещенного города, вот они идут парами,
обнявшись, скрываются в темноте аллей. Зачем они пришли?
Они не разговаривают - голосов не слышно, - только гравий
хрустит под ногами; иногда в просвете между деревьями
мелькнут две тени, тесно прижавшиеся друг к другу, как в тот
вечер его мать с бароном. Тайна, великая, сверкающая,
роковая тайна была и здесь. Вдруг он услышал приближающиеся
шаги, потом прозвучал тихий смех. Эдгар испугался, как бы
его не заметили, - он еще глубже прячется в темноту. Но те
двое, выходя из непроглядного мрака, не видят его. Вот они
поровнялись со скамейкой. Эдгар с облегчением вздыхает, но
они останавливаются, прильнув лицом друг к другу. Эдгару
плохо видно, он только слышит стон, срывающийся с уст
женщины, и страстный, бессвязный шепот мужчины. Какое-то
сладостное предчувствие пронизывает испуганного мальчика.
Так они стоят с минуту, потом опять хрустит гравий под их
замирающими в темноте шагами.
Эдгар вздрогнул, кровь быстрее и жарче побежала по жилам.
И вдруг он почувствовал себя невыносимо одиноким в этом
тревожном мраке: с непреодолимой силой им овладела тоска по
дружественному голос, теплой ласке, по светлой комнате, по
людям, которых он любит.