Должно
быть, есть какая-то печать, которую надо сорвать, чтобы
понять все это, - может быть, во мне самом, может быть, в
других. Я спрашивал горничную, просил ее объяснить мне эти
места в книгах, но она только посмеялась надо мной. Как
ужасно быть ребенком, полным любопытства, и не сметь никого
спросить, быть смешным в глазах взрослых, казаться глупым и
ненужным. Но я узнаю, я чувствую - скоро я буду знать все.
Часть этой тайны уже в моих руках, и я не успокоюсь, пока не
буду знать всего".
Он прислушался, не идет ли кто-нибудь. Легкий ветерок
раскачивал ветви деревьев за окном, дробя зеркало лунного
света на сотни зыбких осколков.
"Ничего хорошего не может быть у них на уме, иначе они не
стали бы так подло лгать, чтобы отделаться от меня.
Наверное, они теперь смеются надо мной, проклятые, но
последним буду смеяться я. Как глупо, что я позволил
запереть себя здесь, дал им свободу хоть на секунду, вместо
того, чтобы прилипнуть к ним и следить за каждым их
движением! Я знаю, взрослые вообще очень неосторожны, и они
тоже выдадут себя. Они всегда думают, что дети еще совсем
маленькие и вечером крепко спят. Они забывают, что можно
притвориться спящим и подслушивать, что можно представиться
глупым, а быть очень умным. Недавно, когда у тети родился
ребенок, они это знали наперед, а при мне прикинулись, что
очень удивлены. Но я тоже знал, потому что давно слышал их
разговор, вечером, когда они думали, что я сплю. И на этот
раз я опять поймаю их, подлецов. Если бы только я мог
подглядеть за ними в щелку, понаблюдать за ними сейчас, пока
они чувствуют себя в безопасности! Не позвонить ли мне?
Придет горничная, откроет дверь и спросит, что мне нужно.
Или поднять шум, бить посуду - тогда тоже откроют. И в ту
же минуту я бы мог выскочить и подкараулить их. Нет, так я
не хочу. Пусть никто не видит, как подло они со мной
обращаются. Я слишком горд для этого. Завтра я им
отплачу".
Внизу раздался женский смех. Эдгар вздрогнул: уж не его
ли это мать? Как же ей не смеяться, не глумиться над ним,
беспомощным, маленьким ребенком, которого запирают на ключ,
когда он мешает, кидают в угол, как узел мокрого платья. Он
осторожно выглянул в окно. Нет, это не она, - это чужие
веселые девушки поддразнивают парня.
Тут он заметил, как невысоко от земли его окно. И сейчас
же сама собой явилась мысль выпрыгнуть, застать их врасплох,
выследить их. Он весь дрожал от радости. Ему казалось, что
великая, захватывающая тайна уже у него в руках. "Скорей,
скорей!" Бояться нечего. Никого нет под окном. Он прыгнул,
раздался легкий хруст гравия, которого никто не услыхал.
Подкрадываться, подслушивать - за последние два дня стало
для него блаженством. И сейчас он испытывал наслаждение,
смешанное со страхом, когда, крадучись, неслышными шагами,
обходил гостиницу кругом, тщательно избегая полосы света,
падающего из окон. Прежде всего, осторожно прижав лицо к
стеклу, он заглянул в столовую. За их столом не было
никого. Он продолжал поиски, переходя от окна к окну.
Войти в гостиницу он не решался, из опасения столкнуться с
ними в коридоре. Нигде их не было видно. Он уже начал
отчаиваться, как вдруг из дверей протянулись две тени; он
отскочил и спрятался в темноте: из гостиницы вышла его мать
со своим неизменным спутником. Значит, он пришел как раз
вовремя! О чем они говорят? Он не мог расслышать. Они
говорили тихо, и ветер слишком громко шелестел в деревьях.
Но вот совершенно отчетливо до него донесся голос матери.