Может быть, посмотреть на своих потомков слетались души предков? Разношерстное население: казаки сотника Бекетова, «пашенные» крестьяне, смешавшиеся с якутами и эвенками, царевы ямщики, ссыльные старообрядцы, а также грузины и евреи, занесенные сюда политическим смерчем.
Поводов для грусти в большом роду хоть отбавляй, но грустили, очевидно, без детей. Ужиная бабушкиными бесподобными пирожками с брусникой, взрослые собирали в копилку веселых баек недавние истории.
Хохот стоял…
Вспоминали, как мама примеривала в учительской корону Снегурочки, а тут звонок. Так и провела урок в короне, недоумевая, что смешного нашел класс в ее «sprechen Sie Deutsch» (она преподавала немецкий). А дядя Миша, учитель истории, во время весенней охоты на водоплавающую дичь не спал несколько дней и, рассказывая ученикам о войне с поляками, вдруг пополз между партами. Ребята перепугались:
– Что случилось, Михаил Александрович?
– Тихо вы! – прошипел он. – Не видите – сели!
– Кто сел – поляки?..
– Какие поляки?! Утки!
За малым исключением, все в семье Габышевых, включая зятьев и невесток, были учителями. Потом поддержали династию некоторые внуки и правнуки. Мы с Викшей как-то взялись считать годы общего педстажа и сбились на числе около семисот.
Кстати, маме в замужестве не пришлось менять фамилию – она у них с папой одна. Дореволюционные миссионеры крестили людей из улуса в улус целыми наслегами и не утруждались изобретением разных фамилий.
Так вот, дяди-тети подтрунивали друг над другом, и родителям доставалось. По негласному уговору ни словом не упоминался только свежий случай – бабушка могла обидеться.
В начале лета дед ездил на курорт и привез массу фотографий. На двух групповых снимках возле деда обнаружилась одна и та же дама.
– Симпатичная женщина, – сощурилась бабушка. – Кто такая, Саша?
– Это Нина Васильевна, учительница из Иркутска, – пояснил дед без задних мыслей. – Соседка по санаторию.
Бабушка промолчала, но что-то, почудившееся ей недосказанным, приняла к сведению.
Новосибирцы дядя Вася с тетей Лилей привезли бабушке электрическую плиту на ножках – по той поре большую редкость в деревне. Распаковали коробку с сюрпризом, позвали бабушку, предвкушая ликование и триумф. Она коротко вскрикнула, всплеснув руками. «От счастья», – решили довольные дарители. Плита была белоснежная, с четырьмя конфорками, с вместительной, под стеклом, духовкой в два противня…
И называлось все это великолепие «Нина».
Поздним вечером бабушке вздумалось постряпать оладушек на завтрак – опробовать подарок в действии.
– Спасибо, милые, – отказалась она от помощи невесток. – Сама управлюсь. Устану, так высплюсь днем. Зато утром ничего готовить не надо – только подогреть в масле. Спокойной вам ночи…
Плиту по ее просьбе вынесли в уличную кухню, дома было не продохнуть от жары. А утром те, кто заметил, тихо посмеивались по углам: там, где прежде красовалось «Нина», эмаль была аккуратно отбита, металл покрыт белой нитрокраской, и по трафарету выведено: «Ариадна».
Мужчины покуривали, сидя на крыльце, и, как мальчишки, фантазировали, что будет лет через тридцать.
– Коммунизм, ура.
– Через сорок лет ЭВМ будет у всех в доме, – пророчил математик дядя Вася.
– А через семьдесят…
– Девяносто…
– Сто…
Ватные волокна дыма путались в ветках берез за перилами, плыли белесыми нитями в незаметно сошедшую ночь. В ней, как бабушкины левкои, пышно распускались созвездия. Лучи звезд несли прохладу измаянной дневным зноем земле.
Понемногу широкие, крепко сработанные ступени крыльца принимали всех, кроме уснувших малышей и прабабушки Евдокии. Старушка ложилась рано, сразу после ужина и молитвы.
Бабушка тихо заводила: «Дивлюсь я на небо, тай думку гадаю…» Урожденная Шкутко, она скучала по украинским песням, хотя плохо помнила рано потерянного отца. («Бравый был хохол, шибко сало любил и меня», – вздыхала «за ним» прабабка.)
Вступали высокие женские голоса: «Чому я не сокiл, чому не лiтаю», подтягивались басовитые мужские: «Чому ж менi, Боже, ти крилець не дав? Я б землю покинув – тай в небо злiтав…»
И стихал шелест берез, смолкал в деревне собачий лай…
Чудесная музыка многоголосья заполняла ночной воздух и весь подлунный мир.
После бабушкиной «затравки» пели революционные, военные, русские народные и якутские песни.
Иногда, в особом настроении, под студенческую гитару, – цыганские романсы. Где-то далеко в глубинах наших интернациональных корней спит цыганская праматерь. По великой любви прикочевала она в Сибирь за крестьянином Вологдиным, родила ему двадцать пять детей, трое умерли, а остальных супруги вырастили в труде и благочестии. Прабабушка Евдокия, увидевшая свет при Александре III, приходилась той цыганке внучкой.
Мы сидели как мыши, не смея шелохнуться в боязни, что отправят спать, и комары справляли на нас свои вампирские пиршества. В какую-то неуловимую минуту голоса становились глуше, отдалялись… отдалялись… улетали ввысь. Бархатные звездные крылья смыкались над старым домом, над нашими головами, подхватывали, качали – ласковые крылья-руки, пахнущие домашним хлебом. Несли в сон, во вневременье, к перекрестку запредельных дорог, по которым, звеня бубенцами, вечно мчатся ямщицкие тройки и лоскутные кибитки, взметая до небес золотую, просквоженную солнцем пыль…
До того как навсегда разъехаться по городам и странам, мы, молодые братья-сестры, тоже пели, тоже перебирали семейные байки. Кто-нибудь, заходясь от смеха, непременно вспоминал: «А еще бабушка деда к плите приревновала!» Я хихикала над этим забавным случаем вместе со всеми, пока не вышла замуж. Лишь тогда мне вдруг стало понятно, что я унаследовала от бабушки не только имя.
Все те же упрямые черты характеров нет-нет да прорываются в новых порослях густо разросшегося древа. Однажды моя четырехлетняя внучка ревниво спросила:
– Бабушка, скажи честно: ты же должна меня больше всех любить, раз я ношу твое имя?..
Бог, Дед Мороз и судьбаВ восемь лет я заболела золотой лихорадкой.
Вообще-то косвенно в запуске бациллы был виноват дедушка. Во-первых, я по его рекомендации прочла «Остров сокровищ». Во-вторых, дед опрометчиво проговорился, что до революции в нашей деревне проводились богатые ярмарки. В-третьих, он не учел, какой бурный всплеск моей фантазии вызовет это совпадение!
Ярмарка с ее сокровищами снилась мне ночью, грезилась на уроках. Перед глазами сиял жемчужный свет купеческих лотков, в узорчатых сундуках вспыхивала радуга самоцветов, развязывались дерюжные мешочки, полные старинных монет… и я попалась в сети собственного воображения.
От слова «клад» у мальчишек разгорелись глаза.
Группа единомышленников сколотилась, едва начались каникулы. Мы принялись тайно подкапывать задки старых конюшен и трухлявые останки покинутого выселка на горе. Самое большее, на что рассчитывали, – это организовать пароходство для путешествий. Самое меньшее – велосипедство. Если такового в мире не существует, мы бы открыли первое.
…Поисковый зуд вылечился позором.
В борьбе с вечной мерзлотой мы нечаянно сожгли бесхозную беседку на околице, лишив влюбленных места их обычных свиданий. Как потенциальных преступников, нас взяли под домашний арест на неделю без права переписки и встреч.
Бабушка сокрушалась:
– В кого ты такая уродилась? Мама по сравнению с тобой была паинькой!
Прямой намек адресовался папе. Это он привил всем шуринам страсть к охоте-рыбалке и норовил пуститься в лесное бродяжничество, как только позволяло время.
Прабабушка Евдокия сурово поджала губы:
– Бога забыли, вот и наказание.
Я встрепенулась: в библиотеке деда меня давно привлекала книга «Преступление и наказание». Теперь я просто обязана была ее прочесть, чтобы исправиться раз и навсегда! Книга представлялась мне чем-то вроде руководства для коррекции людей, склонных к правонарушениям.
Никакая это оказалась не инструкция для безупречного поведения. Дедушка не одобрил бы чтения «взрослого» романа.
Он библейски считал, что всему свое время.
Рассеянно пролистывая страницы, я сидела на диване в дедушкином кабинете и болталась в хаосе мыслей. Думала о Боге прабабушки Евдокии, о маме и о том, что все взрослые, боги и Деды Морозы любят только паинек.
Я, конечно, больше не верила в Деда Мороза – нашего физрука, который потеет на школьных утренниках в белой бороде и красной шубе. Это смешно – верить в такого Деда Мороза. Настоящий Дед Мороз живет в Лапландии и посылает достойным детям настоящие подарки, не профсоюзные…
В дверь кабинета заглянула мама, и я поспешно положила книгу на полку.
– Вот ты где! А я тебя ищу.
– Зачем?..
– Давно не видела, – засмеялась мама. – Поговорим?
– О чем?
– Ни о чем, занудная ты девочка. Просто поболтаем.