— Толстяк едва заметно переломился в пояснице, хотя господин не мог видеть ни его поклонов, ни его самого. Человек в кресле был слеп.
— Я хочу, чтобы ты привез мне женщину.
По физиономии толстяка легкой рябью прошло удивление.
— Женщину? Конечно. Разумеется. Какие женщины вас интересуют? Крупные? Маленькие? Худые? Толстушки?
— Меня интересуют те, которых отдают мне. Мои… жены. — Последнему слову пришлось пробивать себе путь на свободу сквозь выросший внезапно ледяной барьер усмешки. — Не годится, чтобы они прозябали без своего божественного супруга. Как ты считаешь?
Толстяк ни секунды не колебался.
— Они не прозябают. Им вообще не нужен никакой супруг.
— Что ты имеешь в виду?
— Хозяин не знает. Обряд бракосочетания с Божеством, то есть с вами, хозяин, является церемонией жертвоприношения. Только заключительная часть этой церемонии происходит несколько часов спустя, ночью, тайно. Жертву убивают, и тело уничтожают. Об этом существует договоренность между первыми лицами обоих кланов. Непосредственный исполнитель, обычно рядовой горл, вскоре погибает от несчастного случая.
— А охрана?
— В их еду подмешивается наркотик. Они ничего не замечают, им кажется, что они исправно несут службу.
Слепой по-прежнему сидел неподвижно, как статуя. На любого другого эта окаменелость производила бы неприятное впечатление. Но толстяк служил своему хозяину уже двадцать лет и привык не давать право голоса собственным внутренним ощущениям.
— Почему я об этом не знал? — спросил наконец слепой.
Толстяк снова согнул туловище в намеке на поклон. Хозяин был слеп, но обладал непостижимым, чудовищным, звериным чутьем и, не видя, все-таки видел.
— Я думал, вас не интересуют такие мелочи, господин Морл. Я…
— Запомни, Камил, — ничуть не повышая голоса, перебил слугу слепой, — меня интересует все, что происходит в этом мире. Вмоеммире. Как и в моем доме. Для того я и просил тебя установить наблюдение за теми, ктоизъявляет желанияот лица мира. Ты понял?
— Да, хозяин, да, я понял, — сморгнув, виновато произнес толстяк.
— И я хочу, чтобы в моем мире каждый получал то, что рассчитывает получить. Они желают, чтобы их жертва была угодна Божеству. Что ж, они заслужили это. Их жертва отныне угодна мне.
— Понимаю, хозяин.
— Ты должен будешь забирать женщин. Естественно, до того, как они станут трупами. Ясно?
— Да, хозяин. Я должен буду привозить их сюда? К вам?
— Разве они не мои жены? — ответил слепой.
Толстяк поклонился. На этот раз поясница его согнулась ощутимо заметнее.
Это должно случиться завтра. Точнее, ночью. Начнется, наверное, в полночь. Начнется… гм, его утилизация. Как это будет? Он станет медленно таять или все произойдет в один миг, раз и готово — пустое место?
Кубика бросало из испарины в озноб и обратно. На работу пришел невыспавшийся, истерзанный мыслями, лихорадочно румяный. Отчет за месяц не двигался с мертвой точки. Временами он начинал удивленно рассматривать руки, пытаясь понять: действительно трясутся или показалось?
Было очень страшно. Страшно жить в этом мире и страшно умереть в нем. Даже не умереть. Раствориться в пустоте. И никто уже не сможет сказать про него, что он был. Прошлое не существует и никогда не существовало. Все, что происходило когда-то, в других реалах — иллюзия, как и сами реалы. Даже если кажется, будто что-то все-таки было, например, появление Кубика в Центре или исчезновения других служащих, это ничего не меняет. Законы природы не властны над ушедшим. А природа не знает и не терпит беззакония. Следовательно, нет ничего, кроме настоящего. Ну, почти ничего. Есть еще смутные предания, например, о том, как человечество долгими веками (кстати, век — это сколько?) завоевывало свободу от цепей необходимости и угнетающего однообразия окружающей среды.