Однако в испуге сразу зародилась доля сомнения. Чудовища были страшными убийцами, а я свалил на землю хрупкое, невесомое существо. Ведра все еще катились по земле и стучали друг о друга, издавая жестяной звон. Я боязливо смотрел на чудовище с почтительного расстояния, как те коты, которым любопытство не позволяет убежать.
Чудовище не двигалось, оставаясь там, где упало, и издавало жалобные звуки, как раненая птичка. До меня донесся сильный запах рыбы. Я подполз поближе и, чтобы получше рассмотреть пришельца, развел его руки, которыми он старался защитить лицо. Это было одно из чудовищ – вне всякого сомнения. Однако черты лица гораздо мягче, чем у них. Округлый овал и ни одного волоса на голове. Брови так четко прочерчены, словно над ними потрудился шумерский каллиграф. Синие глаза. Господи, какие глаза! Какая синева! Синева африканского неба, нет, более прозрачная, более чистая, более яркая и сверкающая. Нос небольшой, острый, не выдающийся на лице. Его крылья были чуть выше, чем кость переносицы. Уши, крошечные по сравнению с нашими, в форме рыбьего хвоста с четырьмя тонкими осями. Скулы на лице почти не выделялись. Шея была длинной, а все тело покрыто серовато-белой кожей с зеленым отливом. Превозмогая боязнь и недоверие, я дотронулся до нее и ощутил холод трупа и гладкость змеи. Потом взял руку чудовища в свои: она отличалась от конечностей его собратьев. Перепонка была короче, чем у них, и едва доходила до первого сустава. Тут существо издало испуганный крик, услышав который я стал безжалостно избивать его, сам не знаю почему. Оно стонало и кричало. На нем был надет простой старый свитер, такой растянутый, что служил чудовищу подобием платья. Я схватил его за левую щиколотку и поднял вверх, как младенца, чтобы получше рассмотреть. Да, конечно, это была самка. На лобке не росло ни одного волоска. Она отчаянно брыкалась. Я схватил свой ремингтон и стал бить ее прикладом, пока один особенно жестокий удар не пришелся ей в пах; чудовище скрючилось от боли, как червяк. Она пыталась закрыться руками и стонала, прижав лицо к земле.
Свитер и ведра ясно доказывали, что Батис имел какое-то отношение к этому существу. Откуда он его взял и какую ценность оно для него представляло? Мне не удалось найти ответ. Совершенно очевидно, что Батис обучил его разным трюкам, подобно тому, как дрессируют сенбернаров. Например, она принесла к источнику ведра. Кроме того, он надел на нее свитер, хотя даже турецкий нищий отказался бы от такого подарка. Сочетание рваного и грязного свитера и этого тела, рожденного в океане, было невероятным, более гротескным, чем смешные пальтишки из самой дорогой шерсти, в которые английские дамы наряжают своих нелепых песиков. Но если уж Кафф позаботился об ее одежде, то это означало, что он испытывал к ней какие-то чувства. Самым лучшим способом разрешить все сомнения было взять ее в заложники. Если Батиса она сколько-нибудь интересует, он придет за ней. Я потянул ее за локоть и заставил подняться на ноги. Потом надел ей на голову ведро, чтобы она не могла ничего видеть. Ее била дрожь. Ведра были связаны шнурком, который мне пригодился, чтобы связать ей руки. Следов борьбы я не стал скрывать, чтобы Кафф все понял и пошел за мной. Один удар приклада, и мы направились домой.
Я посадил ее на табуретку и снял с головы ведро. Потом устроился рядом с ней и сидел довольно долго. Синяя кровь запеклась в уголке ее рта, а сердце билось, как у кролика. Она дышала только верхней частью легких. Взгляд был потерянным, и я жестом гипнотизера стал водить перед ее глазами палец, за которым она следила с трудом. Потом она описалась прямо на табуретке. Я посмотрел в окно на уходившую в лес дорожку.
Батис не шел.