И в ней не было Дайхиро!
— Вы правы, Кудо, — после паузы признала Мия. — Я выберу будущее. Когда вы встречаетесь с синоби?
— Завтра.
— Я пойду с вами.
На пороге Мия замешкалась. Такеши Кудо пришлось дернуть ее за рукав и прошептать сквозь зубы «пойдемте!», чтобы девушка сумела перебороть себя и шагнуть внутрь.
Трактир показался ей до ужаса грязным и неуютным местом. По помещению плыли клубы дыма. Запах подгоревшего риса с кухни мешался с другим смолистым и мускусным, незнакомым. На татами вповалку полусидели или лежали люди — в основном мужчины, обряженные в какие-то невнятные обноски. Многие сжимали в пальцах глиняные трубки, от которых и расходился этот странный запах. На лицах курильщиков застыло выражение слюнявого блаженства и апатии.
Пугливо оглядываясь и спотыкаясь в сумерках о чьи-то ноги, девушка проследовала за своим проводником сквозь низенькую дверцу в соседнее помещение.
Здесь было светлее и куда меньше места. И без того тесное помещение казалось еще теснее из-за множества кое-как сколоченных низеньких столиков. За столиками сидело с полдесятка немолодых, небогато одетых мужчин. Перед каждым стояла табличка, исчерченная ровными столбиками иероглифов. Мия скользнула взглядом по бумаге и зажала рот ладонью, чтобы не закричать.
«Ледяные стены», «страж», «липучка», «бормотун»… Простейшие чары на охрану жилища.
Торговцы кровью!
Нищие ронины. Выброшенные на окраину жизни, дошедшие до последней границы отчаяния, они шли продавать свою магию. Используя данную от рождения силу крови, создавали заклятые артефакты для простолюдинов.
Нет большего позора для самурая. И пусть купцы были готовы щедро платить за чары, иные ронины выбирали смерть от голода, лишь бы не продавать за золото божественный дар своей крови.
Нелегальный, осуждаемый властью и людьми промысел. Такеши Кудо привел ее в настоящий притон!
Девушка сглотнула и выпрямилась. Вчера она почти час потратила, убеждая новоявленного вассала взять ее с собой. Приказывала, уговаривала, льстила, требовала, снова и снова повторяла, что не будет обузой. Если она сейчас расклеится, то покажет себя малолетней истеричкой, неспособной предугадывать последствия своих решений и отвечать за них.
К счастью, Кудо не задержался и в этой комнате. Поймал за локоть подавальщицу, шепнул ей что-то, показал глиняный жетон. Женщина кивнула и повела их за ширму вглубь здания.
Они прошли по узкому коридору. Из-за дверей справа и слева доносились голоса, сквозь неплотную рисовую бумагу просачивался свет. Женщина остановилась возле одной из дверей, выстучала на стене затейливый ритм и сразу после короткого «входи» растворилась в темном коридоре, словно призрак.
Внутри было так тесно, что Мия поневоле вспомнила путешествие на «Ночной лисице». Сидевший у дальней стены мужчина просверлил сперва Такеши, а потом и Мию неприятным пристальным взглядом.
— Ты пришел не один, Кудо, — сказал он вместо приветствия. — Ты нарушил договор.
Девушка почувствовала, как заколотилось сердце и вспотели руки. Не выдавая своего волнения, она опустилась на циновку и посмотрела на мужчину в упор.
— Он сделал это по моему приказу. Вы хотели говорить с потомком Риндзин, и я пришла.
Ее слова произвели должный эффект. Несколько мгновений мужчина рассматривал ее с выражением крайнего изумления на лице, а потом подозрительно сощурил глаза.
— Кто ты, забери меня ёкай?
— Миако Риндзин, — твердо ответила Мия. — И я требую уважения, синоби!
В комнате повисло напряженное молчание. Мия ощущала спиной присутствие Кудо, но оно не успокаивало. Мужчина перед ней был воином тени, тайным лазутчиком, которого учили убивать с рождения.
И у него были все причины ненавидеть Мию и желать ей смерти.
— Я знаю, моя семья виновата перед гильдией, — продолжила она тщательно отрепетированную дома речь. — Но в прошлый раз ты сказал моему вассалу, что все долги выплачены. Я пришла на встречу, доверяя чести синоби.
Абэ испытующе вгляделся в ее лицо и, видимо найдя то, что искал, потупил взгляд.
— Сколько вам лет?
— Семнадцать. Меня спасла кормилица.
Мужчина странно ухмыльнулся.
— Я помню…
Мия растерянно моргнула.
— Помнишь?
— Это не важно, ваше величество. Прошло двадцать лет с тех пор, как войска вашего отца сожгли мой дом и убили моих родных, и шестнадцать с тех пор, как я отомстил. Долг закрыт.
От уважительной формулы, прозвучавшей в его речи, Мия ощутила ликование. Синоби признал ее императрицей, обратился как младший к старшему. И в то же время она почувствовала себя самозванкой, обманщицей.
Всем нужна императрица, и никому не нужна настоящая Мия — испуганная, не уверенная в себе девочка.
Никому, кроме Акио.
— Вы ненавидите меня, ваше величество? Хотите мести?
— Нет. Пусть прошлое останется в прошлом. Мне нужна поддержка синоби. В ответ обещаю возрождение гильдии и свое покровительство.
Он скептически улыбнулся:
— Обещания Риндзинов…
— Я поклянусь на крови!
Глаза мужчины изумленно расширились. Он вгляделся в Мию так, будто видел ее в первый раз. Одновременно она ощутила довольно чувствительный тычок от Такеши Кудо и с трудом удержала спокойное выражение лица.
Клятва на крови — всегда узы. Высокорожденные избегают их любой ценой.
На этот раз синоби молчал очень долго, а потом все же покачал головой:
— Ясуката — трусливая и подлая тварь, вашему отцу не следовало приближать его. Но я не пойду против сёгуна. Никто из нас не пойдет.
По сигналу Мии на стол лег пожелтевший лист бумаги.
— Прочти.
Стиснув пальцами край стола, Мия наблюдала, как медленно меняется лицо синоби во время чтения. Он старался сдерживать свои чувства, но девушка ловила на его лице отблески гнева и скорби. Окончив чтение, Абэ поднял взгляд.
— Где вы это взяли?
— В архиве. Случайно встретил на полке с бумагами, относящимися совсем к другому делу. — Кудо подался вперед. — У меня есть все основания полагать, что этот доклад — один из числа многих. Ясуката имел большое влияние на покойного императора.
Абэ громко скрипнул зубами.
— Чего вы хотите?
— О воинах синоби ходили легенды…
— Нет! — Его ответ прозвучал отрывисто и резко. Он вгляделся в лицо Мии и постарался смягчить отказ. — Мы никогда не были хорошими воинами, ваше величество. Убийцами, лазутчиками, но не воинами. И нас осталось слишком мало. Я больше не хочу хоронить близких.
Мужчина замолчал, ожидая ее ответа. Мия снова стиснула край стола так, что еще немного — и он затрещит под пальцами.
Разговор пошел совсем не так, как они рассчитывали, когда репетировали и обсуждали возможные варианты. Она должна ответить что-то прямо сейчас.
— Я не прошу ваших людей умирать за меня, — проговорила Мия, изумляясь, как холодно и спокойно звучит ее голос. — Лучшая война — та, которая не начиналась. Но я знаю, существуют доказательства причастности Ясукаты к смерти моих родителей.
— Доказательства… — Синоби странно ухмыльнулся. — О да, они существуют.
— Отдайте их. Остальное мы сделаем сами.
— Все не так просто, ваше величество…
…кровь, везде кровь. Драгоценная, божественная, несущая власть над самой таинственной и темной стихией — океаном, она лилась, как вода. Запах дыма, визги женщин, детский плач за спиной, внезапно оборвавшийся тонким вскриком.
Он вбежал в комнату, сжимая в руке клинок. Союзники еще расправлялись с остатками дворцовой стражи, но Харуки был нужен только один человек.
Увидев на полу тело, обряженное в лиловые одежды, и Синохару с окровавленным мечом, синоби зарычал от бешенства:
— Он был мой!
Союзник поднял взгляд, обезоруживающе улыбнулся и развел руками:
— Я не мог позволить ему уйти.
Четыре года Харуки жил и дышал, чтобы свершилась месть, представлял, как проткнет гнилое, лживое сердце повелителя драконов, как заглянет в стекленеющие глаза и бросит презрительные прощальные слова.
И вот у заветной цели судьба посмеялась над ним. Резкий запах крови щекотал ноздри. Харуки почувствовал, как взгляд застилает багровая пелена. Испуганный крик Синохары «что ты делаешь?», липкая красная струйка в лицо…
Он пришел в себя, стоя над двумя трупами, от пронзительного младенческого рева. Огляделся, но комната была пуста. На звук подошел к стене, из-за которой доносился плач и тихое женское шиканье, и велел:
— Открывай!
За стеной охнула и замолчала женщина. Лишь младенец продолжал все так же громко, надрывно заходиться в плаче.
— Если ты откроешь, я пощажу тебя и ребенка, даю слово, — устало произнес Харуки.
Ему больше не хотелось убивать.