Как только я кончил, приятель мой рассыпался в извинениях, а потом, кинувшись ко мне, вырвал у меня эти листки и выбросил их в открытое окно.
- Лучше бы вы этого не видали! Тут я тоже написал про Чикаго, добавил он, явно взволнованный. - Видите ли, вечером было так душно, и там, в конторе, мне дали написать рекламу о сгущенном молоке, как раз в ту минуту, когда я собирался удрать, чтобы приняться за свою настоящую работу, и трамвай был набит, и ото всех пахло потом. Наконец я добрался до дома, а здесь вот тоже у меня после отъезда жены полный разгром. Словом, писать я не мог. Это меня огорчило. Понимаете, жалко было терять удобный случай, что вот ни жены, ни детей, и тишина такая. Я пошел пройтись. Должно быть, я и на самом деле уже дошел до полного одурения. Потом я вернулся и написал, вот эту галиматью, которую сейчас выкинул.
Он снова повеселел,
- Ну ничего, все к лучшему. Эта дребедень меня немного расшевелила. А потом как раз и получилась другая вещь, настоящая, насчет Чикаго, то, что я вам прочитал.
Я вернулся домой и лег спать. Так вот, ненароком, я наткнулся еще на одно произведение из тех, что, худо ли, хорошо ли, изображают настоящий быт городов, больших и малых, не только прозой, но и яркими, выразительными стихами. Что-нибудь в таком роде могли бы написать Сендберг или Мастерс* {Карл Сендберг (род. в 1878 г.), Эдгар Ли Мастерс (1869-1950) американские поэты и писатели}, погуляв в один из таких душных вечеров по улицам Чикаго, хотя бы, например, по Уэст-Конгресс-стрит. В том рассказе Эда, который мне довелось прочесть,. действие сосредоточивалось вокруг бутылки прокисшего молока, которая стояла где-то на подоконнике ночью при тусклом свете луны. В этот августовский вечер луна взошла рано, тонкий золотой рожок уже светился в небе. Улегшись в постель, я не мог заснуть И думал о том, что же, собственно, произошло с моим приятелем-составителем объявлений.
Не знаю, правда ли, что всем составителям реклам и сотрудникам газет хочется сочинять что-то свое, но Эда к этому явно тянуло.
Августовский день, на смену которому пришла эта душная ночь, был для него особенно тяжелым. С утра он только и думал о том, как бы, вместо того чтобы сидеть в конторе и составлять рекламы, поскорее добраться до дому и там, в своей тихой квартире, писать нечто другое. Перед самым концом работы, когда он содрался уже все сложить и уйти, пришел его начальник и поручил ему составить рекламу сгущенного молока на целую журнальную страницу.
- Есть случай поправить наши дела, надо только придумать наскоро что-нибудь такое сногсшибательное, - сказал он, - Жалко мне заставлять вас работать в такую жару, но что поделаешь! Думаю, что вы лицом в грязь не ударите. Садитесь-ка да сообразите что-нибудь похитрее!
Эд сел за работу. Ему пришлось расстаться с мечтами о прекрасном городе, о сияющей огнями столице равнин, и переключиться на другое. Он стал думать о молоке, молоке для малюток - будущих жителей Чикаго, о сливках с этого молока, которые те же составители реклам кладут, в свой утренний кофе, о молоке, придающем здоровье и силы его чикагским братьям и сестрам.
Вообще-то говоря, Эду хотелось выпить чего-нибудь прохладительного и крепкого, но он внушил себе, что ему хочется именно молока. Он целиком отдался мыслям о молоке, о желтом сгущенном молоке и о парном молоке от собственных коров, которое он еще мальчиком пил в отцовском доме. Ему чудилось, что он сидит в маленькой лодочке и отплывает в огромное молочное море.
Из всех этих разбросанных образов ему и удалось создать то, что называется удачной рекламой. Молочное море, раскинувшееся перед ним, превратилось в целую гору банок сгущенного молока, и из этих образов его фантазий и родился новый замысел. Грубыми штрихами он изобразил холмистое зеленое поле с белыми домиками фермеров. На этих зеленых холмах паслись коровы.