Он стремился жить в полном согласии с собой. «Не следует насиловать свое естество. Нужно жить, как живется, – не раз и не два повторял (чаще для себя, реже – для других) Филатов. В этом смысле образцом для него был Булат Шалвович Окуджава: – Нет в этом человеке надсады, суетливой потребности прыгнуть выше головы. Он не напрягает себя, не старается превысить собственных возможностей: мышечных, голосовых, мыслительных. Живет ровно в ту силу, какая в организме есть. Не тянет из себя жилы, чтобы непременно в срок сдать роман, не участвует в кликушеских сборищах, не рассчитывает свои жесты на гостиный полусвет. Однако и не противопоставляет себя вызывающе, наблюдает. Существует в ладу с самим собой. Поэтому и жизнь получается стройной, достойной и опрятной. Есть за всем этим хорошая человеческая гармония».
Видимо, именно из филатовских жестких требований к человеку-творцу исходил режиссер Сергей Соловьев, когда говорил о Леониде Алексеевиче: «Это фантастический, превосходнейший, тончайший человек, это личность, он в сотни раз лучше, чем все, что им написано, сыграно. Просто он был безупречно прекрасным человеком, ангельской душой… Господь Бог и родители Лени выполнили ту задачу, о которой говорил еще Достоевский…»
Мнение Соловьева продолжал литератор Михаил Мишин: «Леня Филатов – человек моего поколения. Поколение – странное. Уже не шестидесятники, но еще и не эти, которые моют стекла машин на перекрестках и за которыми будущее. Мы – между. Но мы – не хуже. Мы сможем это доказать на любом суде. И среди вещественных доказательств мы предъявим суду Леонида Филатова. Его острый взгляд, острый ус и острый ум. И мы докажем, что без таких острых людей наше существование выродилось бы в совсем уже тупую тоску, что не есть игра слов, а точный факт».
А сам же Филатов, поверьте, страдал в прямом смысле слова, что в стране ощутимо не хватает лидера: «Я имею в виду не того, кто куда-то поведет. Нет духовных лидеров. Их не может быть много, всего несколько человек, больше не бывает даже у огромной страны. Людей, которые могли бы жертвовать собой во имя чего-то. Только они могут изменить мир. Прошу прощения за пафосные слова».
Печально наблюдая мир как бы со стороны, он видел агрессивное наступление личных амбиций – и политиков, и художников, – у многих появилось ощущение какого-то превышения своей значимости во времени и в пространстве. И говорил, что все хотят сейчас, немедленно перебраться в завтрашний день. Все заявляют о себе громко, уже не делом, а звуком: «Вот Я тут есть!» А это не так делается. Во-первых, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется», а во-вторых, надо спокойнее к этому относиться. Спокойнее. Надо понимать, что до нас были люди о-го-го в этой стране…
В домашних спорах ему пытались возразить, дескать, пусть их, у каждого времени были свои великие люди. На что Филатов решительно возражал: «Ну, не у каждого. Были времена и бедноватые…»
Есть вечный закон – живущие рядом с гениями не всегда осознают величие своих современников. К кому-то слава приходит при жизни, и человек за нее дорого платит. Другой всю жизнь прозябает в безвестности. Как, например, Булгаков. Или Платонов, который предпочел уйти на дно, как подводная лодка, и писал «в стол» в надежде, что где-нибудь, когда-нибудь… А может, даже и без оной.
Филатов говорил: «Мы все рабы представлений, что нельзя гением называть живого. Может, и правильно. Это слово предполагает занавес, некую дистанцию… Что, Рембрандту, Микеланджело современники воздали должное? Да ничего подобного! У Микеланджело еще был относительно безбедный период, а Рембрандт без башлей всю жизнь промыкался. И Моцарт умер, как собака. Гении часто живут неустроенно. Поэтому глупо требовать для себя чего-нибудь при жизни. Это даже грешно. У Пушкина есть замечательная фраза, что в желании, чтобы тебя вспоминали потомки, нет ничего зазорного, но все же лучше научиться жить без претензий…»
Он частенько называл имена совсем недавних 50-х годов минувшего века, так называемых кавалеров Золотой Звезды. Они предпочитали прижизненную известность, пусть даже идеологически насажденную. И где они теперь? Их никто не вспоминает, потому что это были именно «насажденные» писатели… Это эрзац, такая «слава», которая кончается буквально со смертью. Или с переменой режима… Я не знаю, вслух размышлял Филатов, как в одиночестве уговаривает себя хороший писатель. Просто думаю, что он живет рефлексиями порядочного человека, которые обгоняют даже разум. Он знает, что вот так – надо, а вот так – нельзя никогда. И, прежде чем он думает, он уже поступает правильно… Прежде чем подумает, рефлекторно отказывается от низкопробного. Как ящерица, которая мгновенно отбрасывает хвост… Вот так приличные люди себя и ведут.
Что касается себя самого, Леонид был чрезвычайно взыскателен: «Сказать о том, что я чего-то достиг – нет… Когда живешь в провинции, все время хочется быть человеком мира. Сказать, что я добился этого? Нет. Но я мечтал быть знаменитым на весь мир. К сожалению, этого я тоже не добился… Ну, поснимался немного в кино, чего-то там за письменным столом поделал… Но при наличии в России таких авторитетов мощных – …и особенно в писательстве – ну это даже смешно говорить, что я чего-то добился. Я, видимо, был достаточно ленив, легкомыслен, много времени тратил на чепуху, брался за миллион дел, иногда не доводя их до конца, и вот моя непоследовательность была отмщена мне судьбой…»
Он не кокетничал. Просто привык всегда устанавливать перед собой планку на самой крутой высоте. И преодолевал ее. Как бы потом ни открещивался от своего успеха.
Нам же осталось лишь сожалеть о ролях Филатова, которые мы так и не увидели, которые мы потеряли. Остались повисшими в воздухе «Сирано», «Игрок» по Достоевскому, старый Каренин, многие-многие другие….
* * *В конце 80-х годов вместе с мамой по Садово-Кудринской улице неторопливо брела себе по тротуару девчушка лет шести-семи. У здания детской больницы они остановились. Девочку заинтересовала вывеска и она медленно-медленно, по слогам прочла: «Боль-ни-ца и-ме-ни Ны Фы Фи-ла-то-ва». Обернулась:
– Мама, это в честь артиста Филатова?
Это – к вопросу о популярности артиста, но в данном случае – писателя Леонида Филатова, которую он приобрел после оглушительного успеха своей стихотворной сказки «Про Федота-стрельца, удалого молодца». Разумеется, не только в детской аудитории.
«Чем бы актер, помимо всего прочего, ни занимался, – считал Филатов, – он исчисляется только так: профессия плюс еще что-то. И если ты не владеешь своей основной профессией, то это «еще что-то» чаще всего никого интересовать не будет: как ты рисуешь, что ты пишешь, на каких музыкальных инструментах играешь. И я, как говорится, не волшебник – я только учусь, учусь постоянно, стараюсь набрать, приобрести как можно больше умения в своей профессии…»
В свое время Владимир Высоцкий предложил мне написать несколько песен для фильма «Туфли с золотыми пряжками», вспоминал он. Правда, не знаю, вошли в этот фильм мои песни или нет, – картину не видел. Какие-то интонации придумали еще тогда… Позднее режиссер Александр Вилькин, делавший большую инсценировку афанасьевской сказки, попросил меня написать тексты песен и монологи героев, которые бы читались под музыку. Я начал этим заниматься, и вдруг мне пришла идея написать самостоятельную пьесу по тем же мотивам. Делал я ее невероятно долго – с 1982 года. Это не означает, что я каждый день, как усердный писатель, садился за письменный стол. Но два года назад я ее, слава Богу, закончил…
Подражал, как мог, жанру частушки. Детские воспоминания (с ужасно бессистемным чтением), любовь к сказке – все всплыло. Рождались диалоги, сюжетные элементы.
Как он объяснял, «Федота» писал для себя. «Вообще эта вещь сочинялась для одного голоса и кажется такой легкой, что, на первый взгляд, ее вроде нетрудно сыграть. Но когда я посмотрел присланную кассету с новым фильмом, то выяснилось, что играть ее нельзя… Если начинается представление, то исчезает юмор, появляется натуга и вообще непонятно, что там смешного. Мне только первая картина Сергея Овчарова по «Федоту-стрельцу» понравилась. Его фильм принимаю полностью. Его упрекают в «почвенности»? Да кто упрекает? Дураки полоумные. Высасывают из пальца черт-те знает что!..»
Разумеется, одно дело – на бумаге писать, другое – фильм снимать. Прожженный «киношник» Филатов понимал, что при экранизации неизбежно возникнут иные трактовки персонажей. «У меня, – говорил он, – они прямодушные, знаковые. У Овчарова же знаки чуть посложнее, побогаче. Начало мне далось с трудом, а к концу картины расслабился… Безусловно, фильм не будет иметь всеобщего признания. Появится много мнений. Но, может, это и хорошо. Может, это будет лишним подтверждением того, что мы имеем дело с произведением искусства, а не ширпотребом, который нравится всем». Сергей Овчаров говорил, что его фильм «о загадочной русской душе, которая может упасть ниже некуда и также запредельно подняться. Ну и о том, что не надо никому подражать… А то мы вечно куда-то в сторону смотрим».