Начали с Шуи. Потом Сунна была, Чирка‑Кемь, дважды Охта. Это все в Карелии. В прошлом году в Адыгею смотались, реку Белую прошли по участку Хаджохской теснины. А в этом сезоне решили какой‑нибудь местный маршрут одолеть. Выбрали Хара‑Шуган. Есть тут у нас на севере такая горная речка.
– Знаю. В Доваларии.
– Во‑во.
– Глушь, – констатировал я.
Господин Домбровский спорить не стал, но заметил:
– Как раз в этом и кайф. Природа там нехоженая, не затоптанная. И маршрут душевный – через раз участки четвертой‑пятой категории сложности. Сплошные сливы, валы и «бочки». Реальный маршрут. Один Вражий порог чего стоит. Тот еще порожек. Там, знаете, такой проход между скалами в полтора весла, не больше, при выходе из каньона резкий поворот на девяносто, тут же перепад и сразу камни. Мы там чуть, ё‑мое, не кувыркнулись.
При воспоминаниях о дыбом встающей на перекатах реке Хара‑Шуган господин Домбровский заметно приосанился. А я глядел на эту разительную перемену в его облике и размышлял. Собственно, о том, что все‑таки люди не очень нормальные на голову существа. Больные они на голову. Особенно вот эти вот из них – экстремалы. Эти вообще на всю голову больны. Все им на месте не сидится, все их куда‑то несет: то с башни телевизионной вниз головой сигануть, то голым задом по камням скатиться, то на какую‑нибудь гору дурацкую взобраться и проорать с нее что‑нибудь непотребное. Сигают, скатываются, взбираются. И гибнут, гибнут, гибнут. Глупо гибнут. Пачками.
И какого, спрашивается, дьявола? Чего ради? Говорят, что испытывают себя. Характер, дескать, проверяют. Бред. Чего его проверять? Если ты крут, то ты и без всякого экстрима знаешь, что крут. Просто знаешь это про себя – и все. Лежишь на диване и знаешь. И не надо тебе никого в своей крутизне убеждать. Ни себя, ни тем более других. Зачем тебе это, если ты крут? Незачем. А если ты рохля по жизни, что толку в гору лезть? Не поможет. Пустое. Крутыми не становятся, крутыми рождаются. Что бы там кто‑то себе ни думал и как бы себя при этом ни обманывал.
И если откинуть замусоленную словесную шелуху, то все их подвиги есть фанаберия плюс неизжитая романтика, оплаченная горькими слезами.
Слезы – это обязательно, ибо вытяжные фалы имеют печальное свойство перехлестываться, кораллы – цепляться за трусы, а лавины – сходить. Кто скажет, что нет? Да. Без всякого сомнения. Рано или поздно.
Правда, заикнись при них об этом, с ходу врежут (они всегда так отвечают): «Так лучше так, чем от водки или простуд». Это разумеется. Это конечно. Это верно. Но от чего умер тот, кто это так талантливо спел? И кто помнит тех, кто на это повелся? Вот именно – кто? Отцы да матери. Гораздо реже вспоминают вдовы. Да и то недобрым словом.
А тем временем Домбровский расписывал:
– Попотели мы, конечно, здорово, но до низовья добрались без проблем. Благополучно добрались. Это уже седьмое число было. Выбрались на берег в районе Червянского плато и поднялись вдоль Шумного лога на ту точку, откуда нас «вертушка» в тот же день должна была снять. У нас это дело было схвачено‑проплачено. Эдькин тесть в филиале «Сибирь Авиа» заместителем директора, поэтому само собой: аренда вне очереди, скидки, все такое… Короче, все без проблем и все под контролем. Во‑о‑от… Ну, значит, на точку вышли по графику, седьмого к полудню. Стали ждать. А тут вдруг в одночасье ветруган поднялся, небо тучами затянуло и резко гроза рубанула. Засандалило так, что к бабушке не ходи, без нее ясно – борта нам нынче не видать. Делать нечего, развернули палатку, худо‑бедно быт наладили и стали греться. Водовкой. У нас же с собой, естественно, было. Неприкосновенный запас, по три «бомбы» на брата.
Господин Домбровский в этом месте своего увлекательного отчета прервался и глянул на меня.