Ощутив мой язык у себя в пизде, она, похоже, трепещет. Не может придумать, что бы еще такого сделать с моим хером в ответ… она его кусает, лижет мне яйца, делает все, только не заглатывает его целиком. Она даже растягивает себе фигу пальцами еще шире, пока язык мой не забирается так глубоко, что, должно быть, щекочет ей матку. Как вдруг – потоп. Она кончила и едва не перекусывает мне елду пополам. Я позволяю ей ебать мне рот ее сочной штукой…
Мне хочется поглядеть, какова она и что сделает, когда Джон Четверг взорвется у нее в зубах… Снова ложусь на спину и смотрю, как она над ним трудится. Голова у нее медленно поднимается и опускается. Удивленный взгляд… Она обнаружила, как ей в рот втекает что-то теплое. Затем ее раскосые глаза закрываются. Она глотает и сосет, глотает и сосет…
Китайцы, мне рассказывали или я где-то читал, мерят еблю днями, а не часами. Когда я спросил об этом у Лотоса, она рассмеялась…. Она останется на всю ночь, если я ее хочу. И можно ей, пожалуйста, теперь снять чулки?
Я проголодался и предлагаю выйти что-нибудь поесть, но Лотос наставляет меня на путь истинный. Когда мужчина покупает китаянку, говорит она, он купил женщину, а не то что ебать по-козлиному. Она ему приносит все свои таланты… а готовить Лотос умеет. Мне эта мысль нравится, поэтому мы одеваемся и выходим купить еды.
Как только мы снова оказываемся у меня – раздеваемся, и Лотос готовит еду, прицепив полотенце к талии, перед прикрывает, а жопа голая. Я лежу на кушетке, и она останавливается поцеловать мой хуй всякий раз, когда проходит мимо… она пизда покладистая и не против, что кастрюлька пригорает, пока я ее общупываю….
Поев, мы пробуем постель. Лотос считает, будет мило, если мы снова сделаем тет-беш, но я хочу ее отъебать… Запрыгиваю на кровать за нею следом и тут же вгоняю свой хер ей в подхвостье. Она перестает разговаривать о таком чудесном тет-беш, когда чувствует, на что похож Джон Четверг у нее под задницей.
Для Джонни не имеет значения, какого она цвета. Она теплая, влажная и волосатая по краям, а больше ему ничего и не нужно. Он расправляется вовсю. Заполняет все щелочки и трещины, и, когда внутри, я подтыкаю ему бороду со всех сторон, чтобы прикрыть углы. Несколько мазков им, и девушка начинает рдеть… ерзает своей круглой желтой попкой и умоляет унять в ней зуд… не важно, что почти все время она болбочет по-китайски, мы друг друга понимаем изумительно. Ее маленькие ступни скрещиваются у меня под коленями сзади… мягкие голые бедра у нее крепче, чем я думал…
Она прямо отдохновенье! Я думаю о Тане, вспоминаю того счетовода с его полувзрослой дочерью и хохочу. Белый мир весь вверх тормашками… мужчине надо китаезу найти для такой простой штуки, как спокойно, нормально поебаться. Лотос хохочет вместе со мной, не зная, над чем мы смеемся… быть может, знай она, хохотала бы надо мной. Хорошая она пизда. Я принимаюсь выебывать ее адски. Здорово, когда у тебя сука, что может хохотать, пока ты ее ебешь.
И она не блядь! Наложница, скорее. Лотос отдает свою страсть, как и талант кухарки… а деньги тут впутались случайно. За деньги просто покупается нефритовая безделушка… Если она сопит тебе в ухо, это настоящее, если она тихонько стонет, можешь быть уверен: это потому, что она чувствует. У нее в теле жизнь, сок смазывать механизм, и она их отдает не скупясь…
Я играю с ее буферами, и ей хочется, чтобы я снова их пососал. Вокруг сосков, обнаруживаю я, лимонное кольцо, как китайская луна… Ах, Лотос, скоро ты поймешь, что у тебя в пизде китайская петарда… Я опалю тебе яичники римскими свечами, и небесные ракеты засверкают, пролетая твою утробу насквозь… Искра занимается…
Ебаться Лотос может по-китайски, но кончает она на парижском французском.
Потом уже, ночью, нас очень веселит вино, и Лотос учит меня кое-каким неприличным китайским фразам, каждую я по очереди забываю, заучивая новую. Я снова и снова ебу ее, а наутро обнаруживаю, что она ушла, оставив дешевую нефритовую побрякушку, – привязала ее шелковым шнурком к моей усталой елде.
* * *Посетители! Двое. Сид, которого я не видел с той ночи, когда мы устроили Марион черт-те что, отправившись к нему, и пизда. Или же фемина. Они вежливо пристраиваются на краешке стульев, и мы утонченно беседуем о погоде, литературе или чем-то столь же безопасном. Она – мисс Кэвендиш. Просто мисс Кэвендиш, без имени. Стоит только услышать ее надменное «Как поживаете?» – и понимаешь: она – такое, что навсегда останется Англией.
Мисс Кэвендиш, поясняет Сид, – подруга его сестры, которая живет в Лондоне. Объяснение видится чисто для поддержки беседы, и визит, похоже, не имеет никакой цели, кроме учтиво светской. Но Сид продолжает: мисс Кэвендиш намерена преподавать в Лионе, а поскольку работа у нее начинается лишь почти через два месяца, она собирается какое-то время посвятить знакомству с Парижем.
Приходится вести себя прилично, даже с феминой, которая носит твид и хлопчатобумажные чулки. Я задаю бодрые вопросы и столь же бодро забуду о ней назавтра. И где она остановилась?
Она поворачивается ко мне, очки ее посверкивают.
– С этим некоторое затруднение, – говорит она. – Сид предположил, что мне удастся снять квартиру здесь. – Она осматривает мое жилье, будто только что его увидела. – На вид очень мило… и недорого?
– О, ну еще бы, – уверяет ее Сид. – Алф, ты же все устроишь, договоришься сам, правда?
Я устрою свернуть ему шею, блядь! Но делать нечего… она въедет куда-то в этот дом. Да и ноги у нее ничего, и есть отдаленный шанс, что для поебки сгодится. Но какой же блядский друг этот Сид! Хорошо б разглядеть ее без этих очков…
Когда она устроится, говорит мисс Кэвендиш, мы не должны ее забывать, поскольку в Париже незамужней девушке может быть очень одиноко…
* * *Вечерние посетители… Анна, вернулась с того света, а через десять минут – Александра. Анна как-то стыдится нашего давешнего междусобойчика. По его поводу она смеется, а через края ее смеха плещет избыток смущения. О том, что с нею произошло после того, как она выбежала отсюда без одежды, говорит весьма уклончиво. Я не настаиваю на этой теме. Как только приходит Александра, Анна вспоминает, что у нее другая встреча. На сей раз я не забываю взять у нее адрес.
Александра выплескивает мне на голову свои беды, как возлияние. Она теперь уверена, что уедет путешествовать, только бы подальше от Тани и Питера. Перенастройка – так она это называет. Сидит на кушетке и показывает мне бедра, а сама зачитывает список великих исторических грешников, которые оказались в объятьях Иисуса. Быть может… кто знает?… и сама она к церкви придет, признаётся она.
– Но надо ли будет исповедоваться в деталях? – интересно ей. – Должна ли церковь знать всё?
Мне это, вообще-то, неведомо, но довольно просто понять, что́ она хочет услышать. Я излагаю ей свое мнение, что Иисусу, вероятно, хотелось бы знать всю подноготную. Александра восхитительно содрогается. Если б ей только удалось сбежать от детей, говорит она, все бы уладилось само. Но они, похоже, держат ее злою хваткой. А Таня… она теперь гораздо хуже Питера, раз легла в постель с собственной матерью. Она приходит в комнату выставлять свое голое тельце напоказ, и от нее никуда не деться…
– Даже не знаю, чем все закончится, – говорит она. Умолкает, бросает на меня взгляд и быстро отводит его в сторону. – Вчера ночью случилось такое, о чем и упоминать стыдно… Тебе я говорю, поскольку знаю – ты поймешь. Она замучила Питера, и он… отлил мне прямо в лицо, пока она ртом прижималась мне к кон… – Она в беспокойстве заламывает пальцы. – Миг был… но ты понимаешь. В страсти ум помутнен… Полагаю, я могла что-то сказать… вероятно, сказала, что… мне понравилось. Она обозвала меня грязно… и укусила за бедро. Отметина осталась.
Ни слова, разумеется, о тех разах, когда она сама ссала Тане в лицо. То маленькое извращение пройдено и позабыто. Она задирает вдоль бедра юбку показать мне то место, куда ее укусила Таня. Белая плоть набухает у подвязок. И отметина, как она сказала, осталась… круглый идеальный отпечаток Таниных зубов изнутри и повыше, в нескольких дюймах от ее пизды. Она поднимает колено и раздвигает ноги, пока я его рассматриваю. Я жму ей ногу и принимаюсь ее прощупывать.
На такое она вовсе не рассчитывала! Не очень, то есть! Она распалила себя и меня своей маленькой лекцией с диапозитивами… она знает, к чему стремится, сука эта. Но желает ли она попробовать Джона Четверга… тот уж поднял голову. Я укладываю ей юбку на живот и стаскиваю с нее штанишки.
Ну у нее и жопа! В волосне между ягодицами могли бы устроить себе гнездо белые мыши, а она б о том и не догадалась; они бы с удобством жили себе там, ни в чем на свете не нуждаясь. Я щекочу ей волоски, и она начинает разогреваться. Пальцы ее забираются мне в ширинку, и мой Джон Четверг выскакивает наружу.