Хлопнул себя солдат по исподним, - попал, как блоха в тесто. И пяток теперь не отдерешь. А за окном солдатики у колодца весело пофыркивают, белые личики умывают. Жисть!
Сунулся он было в кисет, дымом перегар перешибить. Ан в кисете пусто: только и всего - дратва не дратва, вроде свиной щетинки волосок свернувшись.
Вспомнил он, в чем суть, на радостях на весь дом засвистал, аж в шканделябрах хрусталики закачались. Теперь можно! Шваркнул серничком о пол, запалил волосок, - и смыло солдата, как пар со щей...
А перекличка тем часом идет, до его фамилии добираются.
- Кучерявый!
- Я!
- Ты где ж это, лягавый, бродил? Куда самовольно отлучался?
- Не могу знать, господин фельдфебель!
Не успел фельдфебель на него зыкнуть, распоряжение сделать, чтобы на утро солдата при полной выкладке под ружье у риги поставить, - ан в дверях Илья-холуй с ножки на ножку деликатно переступает.
Подошел фельдфебель, ручку ему потряс.
- Барыня прислали, нельзя-ли к им завтра утречком солдатика прислать. По случаю бал-парада столик ломбардный пополам хряснул.
- Что ж, - говорит фельдфебель. - Кучерявый у нас столяр выдающий. Завтра утром и пойдешь. Барыня тебя за работу гуской покормит, мозговых косточек пососешь...
У солдата аж в грудях засвербело. Не иначе как черт это его опять сосватал. Ишь, зеленый пупок в углу над бревном помигивает. Закрестил от себе мелким крестом ладонь, руку сжал, черту исподтишка кулак показывает.
И фельдфебель, - точно его, лысого кота, ветер на оси в другую сторону завернул, - задумался...
- Никак нет... Запамятовал. Завтра утром ротный приказал Кучерявого в город командировать. В полковой канцелярии шкаф рассохши...
Вздохнул Кучерявый. Будто сто пудов с плеч сбросил... Да, пожалуй, барыня не меньше того и весила.