— Чудно! — пробормотал озадаченно один из мужиков. — Кузня, что ли? Иль мастерская какая?
— Пытошный застенок… — Гошку осенила страшная догадка: — Глядите — дыба! — Он указал на блок с веревкой. — Здесь людей мучили!
Мартын первым скинул шапку и перекрестился. За ним другие.
— Угадал, парень, — сказал Мартын. — Барский пытошный застенок. Сколько тут человеческого мяса истерзано, пролито крови, сколько смертельных принято мук, одни каменные стены знают. А их не спросишь. Да и спросишь — не ответят. И они… — Мартын снял со стены большие железные щипцы, — тоже могли бы порассказать, как рвали тело: мужское и женское — равно. Или эти…
В гробовом молчании слушали мужики Мартына, который рассказывал о назначении каждого предмета.
— Так, православные, — закончил Мартын, — принимали здесь муки и смерть наши деды и прадеды от… — Мартын кивнул на Стабарина, — ихних дедов и прадедов…
Все повернулись, словно по команде, к Александру Львовичу Триворову.
— При мне ничего подобного… Это далекая старина… — ворочался тот затравленно на каменном полу.
— Ну, что же… — каким-то слишком уж спокойным и равнодушным голосом отозвался Мартын. — Старина — так старина, тебе ж легше будет… Айдате-ка туда, мужики… — указал на темный проем и взял одну из свечей.
И снова кричал осипшим голосом и бился в руках своих крепостных Александр Львович Триворов. А перед дверью в новое помещение вцепился в сапоги Мартына и принялся их целовать. С омерзением глядели мужики и Гошка на чудовищное унижение, которому подвергал себя Стабарин. Начинали догадываться, хотя и с трудом тому верили, в чем причина его страха.
Отомкнув замок, Мартын остановился на пороге. Выставил вперед руку со свечой, Гошка сунулся было в каменную камору и отпрянул назад. Два полуистлевших человеческих тела лежали на полу.
— Вот они — Харя Живодер и Нюрка, которой он полюбился наперекор бариновой воле. Ее замучил, а Харю, похоже, из того самого револьвера, что в меня палил, прикончил. А сказал, сбегли…
Выл, кричал, сыпал проклятьями и сулил все земные блага Стабарин, когда Мартын захлопнул дверь каменной каморы, колотил кулаками о гулкое железо. Однако по мере того, как удалялись от Стабариновой двери, все глуше становились стук и крики. Вышли на поверхность — ни звука из-под земли. Как ни прислушивался Гошка, не мог ничего расслышать.
— Так и с нашим братом было… — хмуро заметил Мартын. — Ровно заживо в могилу.
Велик был у мужиков соблазн оставить Стабарина на веки вечные в подземелье. Отсоветовал Мартын:
— Из-за старого козла на каторгу, а то и в петлю — жирно будет. Достанет с него нынешнего.
Порешили: барина утром выпустить, Мартыну с тремя мужиками, более других замешанными в деле, из Никольского скрыться. Остальным на него, Мартына, валить всю вину — по принуждению, мол, действовали. И не одни. На что Упыри верные псы, а кнуту покорились.
— Тебя куда? — оборотился Мартын к Гошке. — Может, со мной — бар кистенем крестить?
Гошка заколебался. Понимал, и ему надо уходить. И все-таки чувствовал: разные у них с Мартыном дороги.
— Не, я сам.
— Ну, гляди. А за конюшню, похоже, сочлись.
Простились коротко. И — каждый своим путем. Гошка — в Никольское. Там родители, дед Семен, Прохор. Прямой дорогой идти побоялся. Сделал крюк. И правильно. Увидел, как в сторону Каменки прокатил становой, а за ним, верхами, двое полицейских. «Уже донесли», — понял. Пробравшись на зады Никольского парка, решил дождаться темноты и под ее покровом красться в столярку.
На глухой тропинке послышались голоса. Сразу узнал: студент и Аннушка.
— Надо решать, Анна Александровна… — с мягкой настойчивостью убеждал студент.