Попался на глаза деду, тот обругал:
— Ты еще тут путаешься, пиявка. Шел бы, не до тебя нынче.
— Обижаешь, сударик. Грех человека, созданного по образу и подобию божьему, уподоблять червю, хотя и полезному в иной час. С бессмертной душой, к тому же…
— Это у тебя душа? Не примечал что-то. Похоже, вместо нее господь медную копейку вложил в твое бренное тело.
— Богохульствуете, Семен Яковлевич…
Но деду было и впрямь не до полунищего барышника. Ушел, оставив Матю в мастерской вдвоем с Гошкой.
И — чудны твои дела, господи! — Гошке показалось, что и Матя, подобно квартальному, шарит глазами по мастерской.
«Со страху мерещится», — решил Гошка.
— На-ко вот, — протянул Мате подлатанный инструмент.
Матя его придирчиво осмотрел, по-видимому, остался доволен. И вздохнул, как показалось Гошке, притворно.
— Только, сударик, расчет потом. Ноне обеднел совсем.
«Начинается! — с тоской подумал Гошка. — Ну, погоди, со мной этот номер не пройдет!»
— Вот что, Матя! — Гошка поднялся с табуретки. — Хоть и перебежал тебе дорогу, но задаром работать не буду. Пока не отдашь деньги, не приходи. И дедом не пугай, отколотит, так не убьет же. Понял?
— Горяч, сударик! Горяч! Все в руках божьих. Нынче одно, завтра совсем другое. Сказано же, пути господни неисповедимы.
— Тумана не напускай. И господь тебе в твоих делах не товарищ…
— Ну, ну, сударик… Кто кому товарищ, не нам, грешным и малым людишкам, судить…
А глаза, ох, нехорошие были глаза у Мати! Сдавалось Гошке, что глумится над ним Матя, словно сознает свою власть и превосходство. И все та же, однажды объявившаяся, виднелась в них болотная трясина, в которую не ступить — посмотреть, — по спине бегут мурашки.
Чувствовал Гошка, не в медяке дело, просто куражится над ним Матя. И как заяц с перепугу кидается на гончих, так Гошка, понимая, что не к добру его ссора с Матей и очень даже не нужна, продолжал:
— Я квартальному пожалуюсь! Он у нас вчера только был.
— Ой, испугал! — схватился дурашливо за голову Матя. — Пропал я тогда, совсем пропал!
— С дедом вино пил! — импровизировал Гошка.
— Вино пил? — без смеха и улыбки переспросил Матя.
— Да! Мадеру!
И опять Гошка понял, что не дело делает, не надо бы этого говорить. И почудилось вовсе несуразное, что не только между Сережей, его скрипкой и квартальным есть неведомая связь. Но что ко всему этому имеет какое-то отношение и Матя.
— Мадеру? — переспросил, прищурившись, Матя. — Чрезвычайно, сударик, любопытные вещи рассказываешь. И много выпили?
Трудно сказать, куда бы завел этот странный разговор, но в мастерскую вошел дядя Иван, и Матя разом переменился, обратясь в прежнего, всей Сухаревке знакомого мелкого жучка, для которого выгаданный пятиалтынный — большая удача, а полтинник — почитай, счастье.
— Мое нижайшее, Иван Семенович! Как здоровьице, как драгоценная супруга?
— Все суетишься, полупочтенный. Слава создателю, пребываем в трудах праведных и молитвах. Бога не гневим и на него не ропщем. На чужую копейку не заримся… — Это уже был камешек в Матин огород, и он, зная доподлинно характер Ивана Яковлева, почел за благо ретироваться.
— Будьте благополучны все. Помолюсь о вас, благодетелях.
За всю свою тринадцатилетнюю жизнь Гошка не испытывал такого нарастающего чувства опасности и страха перед ней. Всякое случалось. И жестокие драки, в которых и Гошка бил, и сам бывал бит, чуть не до полусмерти. Не благородное собрание Сухаревка! А тут будто и впрямь попал в трясину, засасывающую все глубже и глубже.
Сейчас самым горячим Гошкиным желанием было дождаться завтрашнего дня, а с ним Сережу и упросить его забрать Гварнери, из-за которой, как ему казалось, над домом сгущалась гроза.
Ждать Сережу до завтра не пришлось.