К тому же я ни разу не встречала мужчину, которого могла бы заподозрить в том, что он захочет стать частью моей жизни навсегда. Я много путешествую. Я все время занята. Вокруг меля много сумасшедших личностей. Моя собака храпит. А главное, все нравится мне таким, как есть.
Джону почему‑то было трудно поверить в это. Он был уверен: рано или поздно каждый понимает, что ему плохо одному. Вероятно, Фиона Монаган была редким исключением в этом ряду страдающих от одиночества.
– Но что будет, когда наступит старость?
– Справлюсь как‑нибудь и с этим. Боязнь одинокой старости всегда казалась мне самой нелепой из побудительных мотивов для вступления в брак. Провести лет тридцать с кем‑то, кто тебя раздражает, только лишь для того, чтобы терпеть этого человека еще и в старости? А что, если у меня будет болезнь Альцгеймера и я не смогу даже узнать его? Не глупо ли терпеть его столько времени только лишь для того, чтобы не чувствовать себя несчастной, когда постарею? Больше похоже на страховой полис, чем на союз двух сердец. К тому же , я могу в любой момент разбиться на самолете во время очередного перелета с места на место. Если бы я была не одна, то сделала бы близкого человека несчастным. А так расстроится только моя собака.
Джону казался все более странным такой взгляд на вещи, но для Фионы в этом, похоже, не было ничего необычного.
Фиона как бы отрицала ту жизнь, которую прожил он сам – с любимой женой, двумя дочерьми. И хотя Джон был потрясен и опустошен, когда потерял Энн, годы, проведенные бок о бок, стоили того. Джону хотелось, чтобы, когда он умрет, его оплакивала не только собака. А Фионе это было не нужно. В этом она была уверена на сто процентов. Фиона помнила, как страдала ее мать, когда очередной мужчина уходил из ее жизни. Помнила, какую боль испытывала сама, когда заканчивались длительные отношения с мужчинами, которые она все же позволила себе два раза в жизни. Она могла только представить себе, что быть замужем и потерять мужа – во много раз хуже. Наверное, совершенно невыносимо. Гораздо проще, по мнению Фионы, было вообще не вступать в такие отношения. Она пожертвовала семьей, но вместо этого наполнила свою жизнь другим – интересными проектами, карьерой, развлечениями. И людьми.
– К тому же, – задумчиво продолжала Фиона, – я терпеть не могу обязательств. Наверное, все дело в том, что я слишком дорожу своей свободой. Вероятно, надо честно признать, что я – эгоистка.
Тут Джон вынужден был с ней согласиться, несмотря на то что сам был об этом иного мнения. Каждый имеет право жить так, как ему нравится, а эгоизм – это нечто иное.
Вернувшись в «Ритц», они прошли мимо дорогих бутиков и ювелирных салонов, затем поднялись на свой этаж в стеклянном лифте, из которого открывался вид на Камбон. Их комнаты были на третьем этаже, и отделяло их друг от друга всего несколько дверей. Джон стоял рядом с Фионой и смотрел, как она ищет завалившуюся куда‑то твердую пластиковую карту – ключ от номера. Фиона прикрепила его на латунное кольцо, но все равно умудрялась терять даже в сумке. Джон терпеливо ждал, пока Фиона, найдя карточку, вставила ее в электронный замок.
Дверь открылась, и Фиона повернулась к Джону, чтобы пожелать ему спокойной ночи. Как замечательно, что он все‑таки вырвался в Париж! Ей приятно было разделить с ним этот день – от начала до конца. Вернее, от вокзала до бассейна.
– У вас будет время позавтракать со мной завтра утром или вы будете заняты? – спросил Джон с надеждой.
Только сейчас Фиона заметила, что он выглядит так же безукоризненно, как в середине дня, хотя было уже два часа ночи.
Джон отлично держался. С ним рядом было легко и приятно. Он был красив непередаваемой мужской красотой, которая не могла оставить Фиону равнодушной. Но она твердо решила обуздать свои эмоции. А там, – жизнь покажет, не стоит забегать вперед.