А поубивали их тыщами наши добрые русские – тоже по приказу истинного Бога? Правда, ещё раньше они у русских детей воровали. А после стали воровать и больших мужчин тоже…
Дверь приоткрылась – и Муса вошел своим мягким напористым шагом охотника.
Клава здесь спит не раздеваясь, чтобы не застали врасплох, если придут ночью звать к больному. И просто раздеться – не ради Мусы или Виталика, а наедине с собой – стало мечтой почти такой же волнующей, как мечта о сильных мужских объятиях.
Муса вошел, и Клава натянула одеяло на самый подбородок, словно бы была в одной рубашке – такой шелковой, такой кружевной.
Он наклонился над нею, а она старательно закрыла глаза, притворяясь, что спит. Острый запах, который Муса всегда приносит с собой, волновал как зов к неведомой дикой жизни.
– Спишь? Ехать надо. Больной лечить надо.
Клава вскочила, боясь, что Муса тронет ее, помогая подняться, и поймет пальцами её женское тело. Вскочила, готовая ехать по ночному вызову – и вдруг подумала, что сейчас сам Муса отвезет её к Виталику.
– Ваш русский, – добавил Муса, подкрепляя её предчувствие. – Слабый мужчина, легко заболел. Дороги нет, тропа. Конем ехать можешь?
Клава никогда не сидела на лошади – при всем своем спортивном опыте.
– Попробую.
– Одна попробовала – знаешь? – неожиданно припомнил Муса совершенно русское присловье. – Ничего, ехать буду медленно, повод буду держать.
Врачебную сумку Муса взял себе, чтобы русский доктор позаботился хотя бы о себе самом, без багажа. Муса поддержал стремя, и Клава довольно-таки спортивно вознеслась в седло.
– Ничего, спокойный конь. Женщины ездят, – приободрил Муса.
Тронулись.
Сидеть на коне было неудобно – и жестко, и тряско. Клава пыталась вообразить себя девушкой-гусаром, но в таком положении гусарская доля не показалась ей завидной.
Из аула выехали благополучно. Луна освещала дорогу.
Клаве было не до красот: она сжимала бедрами бока лошади, вцепилась в повод и смотрела только под ноги своему скакуну.
А Муса, ехавший первым, вдруг стал что-то напевать на своем языке. Потом прервался и объяснил:
– Красиво у нас. Душа поет.
И запел снова.
С дороги скоро свернули на тропу – вверх и в лес. Муса перестал петь, перенял повод коня, на котором уже с трудом держалась Клава, и двинулся дальше шагом:
– Медленно едем – быстро будем, – заметил он поучительно.
Клава думала только о том, как у нее болят бедра. Жалеть отбитый зад уже не хватало ни сил, ни чувств.
Как ни удивительно, доехали они благополучно. Открылась поляна, на краю которой стояла избушка, показавшаяся русской, родной – такая она была бревенчатая и уютная.
– Красиво, – повторил Муса. – Здесь тихо, здесь отдыхала душа. Опасность нет, наши горы – нас всегда защищали. И красиво, и крепость. Два хорошо пара, да?
– Да, красиво, – искренне подтвердила Клава.
– Наши горы нас защищали как крепость, – повторил Муса. – Настоящие горы – настоящие люди здесь жили. Мы – из горы, мой отец из горы, мой дед – все. Чеченцев тоже разных есть. Внизу жить, русским продаться – вам. Те внизу, давно продались – сто лет, двести. Вашему царю продались. А мы – никогда не продались! Настоящий мужчина, настоящий чеченец – только из гор, да.
Клава перевалилась через хребет коня, встала на землю – и не почувствовала ног. Казалось, ниже живота у нее просто ничего нет – всё ампутировалось. Если бы она не держалась за стремя, то упала бы, подломившись на уровне таза. А так – повисла на руках.
– Пошли, – позвал-приказал Муса, но оторваться от опоры она не могла.
– Не стоят? – оценил он её положение. – Надо много скакать, много тренировать. В горах без коня – не мужчина.
Клава висела, ухватившись за стремя и поводья – и ноги постепенно возвращались к ней.