Тюремщик вынужден был отпустить напуганного парня, с саблей в замахе ринулся к Удаче, но тот с ходу поймал его шею и воротник кафтана вилкой рогатины, сильным толчком, которому невозможно было противиться, отпихнул к стене. Прижатый головой и лопатками к холодным камням тюремщик засипел, в озлоблении замахал саблей, стал рубить рогатину и пытаться острым концом дотянуться до рук, которые удерживали древко. Парень уже приходил в себя и живо отвалился от почти не видимого мелькания клинка. Держась за горло, словно не веря, что оно цело, он судорожно вздыхал и отполз от извивающегося у стены мужчины, похожего на червя на крючке удильщика. Удача надавил рогатину посильнее. Пойманный тюремщик захрипел, потерял надежду высвободиться с помощью оружия и отбросил его, показывая, что прекращает сопротивление.
Саблю забери! – с кивком головы тихо приказал Удача парню.
Этот твёрдый приказ подействовал на того, как ушат опрокинутой на голову воды. Не сразу нащупав в сене рукоять остро заточенного клинка, он вдруг взорвался от ярости за пережитый страх, ударил тюремщика ногой в живот.
– Нет!!! – со сдавленным сипом тот вскинул руки для защиты головы от взмаха своей же сабли.
Однако парень остановился. Плюнул в него.
– Собака! – процедил он сквозь зубы, мстительно удовлетворённый его жалким видом.
Предварительно раздев кузнеца и убедившись, что у тюремщика никаких ключей не оказалось, Удача и он надёжно связали того и другого обрывками их же платья. Затем Удача надел кое-что из пропахшей кузнечными запахами одежды, они забрали, что могло понадобиться для освобождения, и настороженно вышли в проход, где было побольше рассеянного лунного отсвета. Засов плотно и надёжно закрыл обитую железом дверь, и Удача направился не к запертой на ключ торцовой двери выхода наружу, которую нельзя было открыть, не взломав замка, а сразу к входу в переднюю воеводиных палат. Парень доверился его целеустремлённому поведению, без вопросов последовал за ним, опасливо щетинясь оголённой саблей тюремщика каждому уплотнению тьмы.
– Как зовут-то? – вдруг вполголоса спросил Удача, приостанавливаясь у ступеней.
Поколебавшись в растерянности, парень наконец вспомнил и отозвался тихим шёпотом:
– Антон. – И сам спросил: – А тебя?
Удача назвался, и толкнул узкую дверцу. Безжизненная тишина царила в вытянутой сводчатой передней, когда они пересекали её, чтобы попасть к служебным комнатам дьяков и воеводы. Прислушиваясь и всматриваясь в очертания помещений, они приблизились к нужной Удаче двери. Она не имела замка или засова и поддалась прямому нажатию плеча, обнажила порог знакомой царскому посланцу комнаты. Сияния полумесяца за окном было достаточно, чтобы рабочее помещение воеводы хорошо просматривалось. Голубоватая полоса света косо подала на часть стола, и первым делом Удача именно на эту полосу света положил кандалы и молоток кузнеца. После чего занялся сундуком воеводы. С помощью кузнечных щипцов он дёрнул стянутые дужкой замка петли, и после изрядной возни ему удалось вырвать нижнюю, крепящуюся на основе.
Внутри раскрытого сундука подорожного пропуска не оказалось, хотя он отчётливо запомнил, как воевода сунул пропускную бумагу именно в этот сундук. Но на стопках накрытых пустыми мешочками денег лежал другой свёрнутый лист. Развернув его, бегло просмотрев написанное, он просунул лист под надетый на шею и подвязанный на поясе кожаный передник кузнеца, усыпанный мелкими, прожжёнными искрами отверстиями, и спрятал под рубаху. Золотые и серебряные монеты, разложенные стопками для удобства счёта, заполняли нутро сундука почти наполовину. Они отчасти примирили его с потерей важного пропуска.
– Подручная наградная казна воеводы и... наверняка, взятки, – негромко пояснил он своему спутнику, который уставился на деньги, словно впервые увидел столько и не верил своим глазам. Антон сглотнул слюну и потянулся пальцами к монетам, похожий на углядевшую дичь легавую, которую вывел из оцепенения стойки голос охотника. – Их-то мы и возьмём. Как плату за то, что он мне не вернул.
Удача выложил на освещённый край стола пустые мешочки, и вдвоём они быстро заполнили их. Кожаные – золотыми монетами, а холщовые – серебряными. Наконец, когда мешочки закончились, цепко перехватив запястье Антона, он отстранил его руку и закрыл крышку.
– Ты что?! – недовольно зашипел парень. – У меня же карманы. Надо всё забрать.
– Нам лишние деньги будут мешать, – жёстко возразил Удача, сразу пресекая возражения. – Голова стоит дороже. – Не желая замечать хмурое несогласие парня, он глянул за окно, на будку с дозорными стрельцами и пробормотал озабоченно: – Теперь бы выбраться без лишнего шума.
Расшитая красными и синими кружевами белая занавеска прикрывала в стене какое-то углубление. Без определённой цели приподняв край занавески, он обнаружил за ней полку, на полке стаканы и три бутылки с прозрачной жидкостью. Его расширенные в полутьме зрачки сверкнули оживлением от внезапной мысли. Выдернув затычку из бутыли побольше, он понюхал горлышко.
– Тминная водка, – объяснил он вполголоса, разом повеселев. – То, что нам надо.
Прополоскав водкой горло, выдул её брызгами на рукава и штаны. Затем плеснул на рубаху у живота, а бутыль поменьше сунул в карман передника. Запах водки стал распространяться от него, как от горького пьяницы после запоя. С сапожка он пальцами счистил пыль и грязь, размочил их водкой и обмазал щёки и скулы, чтобы скрыть, сделать внешне неопределённым свой возраст. Всё вместе это заняло у него не больше пары минут. Увлечённый ещё одной внезапной мыслью, он небрежно прихватил из сундука пригоршню мелкого серебра, ссыпал в карман с бутылью и на этот раз окончательно закрыл крышку.
Тщательно сложив в сумку кузнеца все колбаски денег, он сверху впихнул молоток и щипцы, встряхнул сумку, удостоверился, что в бряцании металла трудно угадать звук монет. Затем отвлёк парня, как от удивления его приготовлениями, так и от недовольного бормотания и тоскливых взглядов на сундук, тихо рассказал, что тот должен делать. И не терпящим возражения распоряжением и жестом приказал ему следовать за собой. Уверенным скорым шагом он покинул рабочее помещение воеводы, вернулся в переднюю палат, где его поведение в корне изменилось. Нарочито затопав, он затеял с засовом у парадного входа шумную возню, которая сопровождалась протяжными скрипами и лязгом, словно засов всячески сопротивлялся, никак не выпускал желающего покинуть палаты. Наконец, как бы от неловкого толчка плечом, резная дверь раскрылась, и Удача, под видом кузнеца, пьяно вывалился наружу и упал на четвереньки.
Такое поведение кузнеца привлекло внимание дозорных стрельцов и, подобно забавному зрелищу, развеяло их тихую скуку.
Нетвёрдо переставляя ладони, а после них колени, шатающийся кузнец кое-как отцепил носок сапожка от порога, на четвереньках подобрался к ступеням крыльца. Этот способ перемещения не вполне совпадал с его представлениями о том, как нужно передвигаться человеку, и у ступеней он не сразу, не с первой попытки ухватился за каменный столб, постарался, насколько удалось, подняться на ноги. Однако стояние с обхватом столба, так и не достигнутое в полной мере, показалось ему ненадёжным, и он предпочёл вернуться на четыре опоры, при этом стал бурчать под нос нечленораздельные рассуждения. Но и четырёх опор на спуске оказалось недостаточно – сорвавшись с последней ступени, он повалился боком на землю и притих. Двое из стрельцов переглянулись со старшим дозора, а отпущенные его кивком и кратким распоряжением: «Сходите!», – неспешно отправились от будки к крыльцу, поглядеть, что там случилось. Кузнец зашевелился прежде, чем они приблизились. Опять кое-как привстав на колени и, вроде новорождённого телка, упёршись в землю широко расставленными руками, он слабо потряс головой, будто собирался уплотнить и вернуть на свои места разбегающиеся мысли.
– О, мой бог! – расслышали стрельцы его бормотание.
Не замечая, что они остановились рядом, он забеспокоился, непослушной рукой полез в карман передника, откуда вытянул бутыль и, как смог осторожно, поставил её перед носом. Не доверяя глазам, на ощупь убедился, что она цела и закупорена и заметно успокоился. Затем снова сунул пятерню в карман передника, с недоумением горстью выгреб, что там звякало, при этом неловко рассыпал часть серебряных полтинников под животом. Хотел было заняться их поиском, однако сапоги стрельцов отвлекли его и несказанно удивили. Уставившись в них, он, казалось, позабыл про бутыль и рассыпанные деньги.
– Ты чего шумишь? – сверху мягко спросил его молодой худощавый стрелец.
Кузнец приподнял, запрокинул голову. Пошатываясь на руках, осклабился и воскликнул с пьяной радостью:
– Дитрих! Мой ласковый сын! – Цепко ухватившись за подол его кафтана, он стал упорно приподниматься на ноги. Обхватив стрельца для опоры, ткнулся лицом ему в плечо и заплакал, продолжая бормотать сквозь всхлипывания: – Твоя мать хорошая женщина. Она говорит мне: «Бёлен, ты показал наконец-то своё истинное лицо. Ты свинья! Ты свинья, Бёлен!»