Время Грез нашими заботами скоро снова будет в добром здравии. — Она протянула руку старому Баловэю, ощупывающему край фургона:
— Ступенька прямо под тобой, Баловэй.
И все же, войдя внутрь дома, Энни обрадовалась. Швырнула перчатки и шляпу на полосатое выгоревшее на солнце бледно-зеленое кресло и, приподняв одной рукой юбки, стремительно взбежала по широкой лестнице. Другая рука скользила по до блеска отполированным кленовым перилам. Если бы Энни шла чуть помедленнее, ее жест мог бы показаться даже ласкающим.
Как ценитель искусства в Лувре, она с интересом осматривала комнату за комнатой. Обоняние восхищенно впитывало старые ароматы: запахи пыли, затхлости и отполированной пчелиным воском мебели пьянили ее.
Большую часть мебели нужно было заменить, поменять местами или привести в порядок, но сам дом, построенный прочно, выглядел прилично и не очень нуждался в ремонте.
Когда Энни была удовлетворена осмотром, то почти сразу же вернулась в свою спальню, примыкавшую к кабинету Амарис, переделанному теперь в гостиную, и быстро переоделась в рабочую одежду, которую нашла внизу комода. Чуть погодя, держа в руках шляпу, Энни спустилась по лестнице. Ступеньки при каждом шаге поскрипывали. Кожаные штаны для верховой езды наконец подарили Энни ту свободу движений, которой она так жаждала в Сиднее.
Внизу, у подножия лестницы, Зэб выгружал последние тюки ее багажа и слушал приказания экономки, своей жены Вены, тоже аборигенки. Кожа женщины также была черной, но вес, наверное, в три раза больше, чем у Зэба. И потому Вена возвышалась над мужем, как скала. Слоноподобная женщина, она заботилась о Зэбе так же, как он о ранчо, где родился.
— Почисти медную лохань. Госпожа захочет помыться, когда вернется из…
— После обеда, Вена, — улыбаясь, сказала Энни. — Ты очень хорошо поработала, сохраняя дом.
Женщина важно кивнула головой. Когда Энни вышла за дверь, она услышала, как Вена говорит Зэбу:
— Она напоминает мне свою мать, та говорила то же самое и делала все точно так же.
Эти слова польстили Энни. Она всегда думала о своей матери так, будто та была одним из духов Времени Грез аборигенов.
Впрочем, иногда и неукротимая Нана представлялась ей такой же.
Баловэй уже седлал коня, когда Энни вошла в стойло. Несмотря на то, что Баловэй был почти слеп, в конюшне чувствовал он себя как дома и мог делать почти все, как вполне зрячий человек.
— Я подумал, что вы захотите прогуляться, мисс Энни, — он погладил мерина по морде, успокаивая его. — Лошадь не была под седлом почти год и теперь такая же дикая, как и вы.
Последние слова были сказаны с почти беззубой улыбкой. В ответ она тоже широко улыбнулась, сверкнув крепкими белыми зубами — ее главным достоянием, как считала сама Энни. Естественно, темно-рыжие волосы были самым худшим, доставшимся в наследство.
Энни взобралась на переминающегося фыркающего мерина и направила его со двора. За пределами ограды она ощутила открывшийся широкий простор, по которому так сильно скучала. Солнце разогнало утренний туман на выгоне и осветило съежившуюся траву, пыль и солончаки.
Даже эму и огромные буро-серые кенгуру Вулумулу покинули местность в поисках лучшей пищи. Сердце Энни сжималось от увиденного. Неужели засуха никогда не кончится?
Конь насторожил уши. Энни замерла. Ее глаза быстро обшарили горизонт. Вскоре она заметила источник беспокойства: одинокая фигура мужчины вырисовывалась на фоне холма. Он шагал по колее, наезженной фургонами, видимо, направляясь к Большому Дому.
Энни застыла в ожидании, наблюдая его приближение и настороженно поджидая. Мужчина шел пешком по широкой безлюдной степи.