Она увидела его задолго до того, как за поворотом наконец появился дом. Это был старик, одетый в нечто похожее на черную с синим форму наполеоновского солдата. Он сидел совершенно один на ветке дерева и, должно быть, занимал это место так часто и подолгу, что даже листья поредели.
Лестницы, по которой он мог бы взбираться так высоко, почти на двадцать футов над землей, девушка, однако, не заметила.
Из любопытства она высунула голову из окна, чтобы получше разглядеть этого странного джентльмена. Когда они проезжали мимо него, он медленно помахал им рукой. Констанс тоже махнула ему в ответ, и ей показалось, что он еле заметно улыбнулся.
Констанс повернулась к мистеру Кримминзу и мистеру Уокеру, сидевшим напротив.
– Я видела человека на дереве! – воскликнула она.
Мужчины перекинулись недоуменными взглядами, что, впрочем, они не раз уже делали за время их путешествия, однако ответить не соизволили и опять уткнулись в газеты.
– Человек был в военной форме! – не унималась Констанс.
На сей раз лишь мистер Кримминз мельком взглянул поверх газеты, но тут же снова вернулся к чтению.
За все время оба джентльмена едва обмолвились с ней несколькими словами и явно пугались каждого ее слова или вопроса. От этого положение становилось крайне неловким, и Констанс была рада, что скоро все кончится.
Несмотря на то что она думала о Филипе и готовилась к встрече с ним, ей не удавалось отогнать мысли о Джозефе Смите. Чем больше она вспоминала о нем, тем больше ей казалось, что его главной заботой было всего-навсего не дать ей замерзнуть. А все остальное – это плод ее воображения.
Она смотрела в окно, но уже не замечала красот парка и лужаек, потому что ей казалось, что мистер Кримминз и мистер Уокер читают ее мысли. Если бы не их внезапное появление, Констанс попросила бы Джозефа поцеловать ее. Она почувствовала, как вспыхнули ее щеки, и краем глаза заметила, что мужчины наблюдают за каждым ее движением.
Ей так и не удалось расспросить своих спутников хотя бы о том, откуда они знают Джозефа Смита и кто они сами. Лишь одна деталь ей стала известна, когда менее осмотрительный мистер Уокер проронил фразу:
– Итак, мы все же успеем вернуться вовремя и попадем на бал к Гиллисам?
Но Кримминс так посмотрел на него, словно хотел, чтобы тот сгинул с его глаз. И Констанс, которой очень хотелось спросить их, кто такие Гиллисы, знают ли они Филипа, не осмелилась на это.
Карета катила дальше, и Констанс снова любовалась диковинами поместья Гастингс-Хаус. Наконец она увидела дом.
Нет, не дом. Это был огромный особняк, таких она не видела даже на обширных плантациях Виргинии. Не верилось, что в мире нашлось столько мрамора и стекла и все ушло на то, чтобы создать Гастингс-Хаус.
Клонившееся к закату солнце заливало теплым янтарным светом стены огромного особняка столь ласково и любовно, словно он был живым существом. Десятки огромных окон отражались в пруду за домом, где, должно быть, тоже был вход в особняк.
У Констанс перехватило дыхание. В этом доме вырос Филип, здесь прошло его детство, здесь он стал взрослым мужчиной. От одной только мысли о жизни в этих великолепных стенах на нее повеяло чем-то чужим и холодным. Еще более пугающим показалась ей мысль, что отныне она будет считать его своим домом.
– Что ж, мисс Ллойд. – Уокер даже слегка подмигнул Констанс. – Вот вы и дома.
– Я… я не знаю.
Сознание того, что это так и есть, не только оглушило, но даже напугало ее.
Карета ехала по подъездной аллее, огибающей дом. Констанс была рада, что она войдет в дом с черного хода. Парадный вход, насколько она успела заметить, был пугающе роскошен своей лепниной, вычурной резьбой и обилием мраморных бюстов суровых волосатых и бородатых предков.